только вот-вот выберется с этого пятачка.
И тогда мне не выскользнуть из ее хватки. Без форы я не смогу. Слишком сильна она на таком крошечном расстоянии. Даже сейчас, раненая, напуганная и теряющая силы с каждой каплей крови… Слишком сильна.
Снова налетела, и на этот раз я едва вывернулся из ее хватки. Ее щупальца схлынули, но я знал, что это только на пару секунд. Соберется с силами, сообразит, куда еще можно свернуть, и опять навалится – и, может быть, так, что я уже не угадаю, куда придется ее главный удар, не узнаю, как ей противостоять, и она прорвется. Затуманит мою волю и начнет рвать мысли, менять желания, играть памятью…
Все, сейчас! Сейчас, или будет поздно!
Сей-час! – билось сердце в груди. Торопливо понукало: сей-час! Сей-час!
Теперь можно. Отсюда уж не промахнусь, даже с левой… Уж одну из двух-то пуль положу в эту широкую, почти мужскую спину. Получай же, сука!
Я замер и перестал дышать, ловя на мушку ее шею. Пониже, между лопатками. Если и дрогнет рука, непривычная к стрельбе, и пуля уйдет чуть в сторону, все равно попаду, не в позвоночник, так в бока, или в поясницу, или в голову…
Что-то мешало мне целиться. Накатило ее касание – она почти добралась до края моих укреплений, но я все же сбросил ее липучую хватку. На этот раз сбросил, а следующего раза не будет, ей уже не успеть навалиться на меня еще раз…
Но что-то отвлекало меня. Не ее касания, что-то другое.
Звук. Какой-то неправильный звук, которого не должно было быть. Я стоял, но кирпичная крошка скрипела. От ее шагов? Но она уже не семенит по дорожке, она уже на краю поляны, там нечему скрипеть…
Я почувствовал, как опять поднимается ее ледяной ветер – неожиданно сильный, куда сильнее, чем прежде. Словно она как-то почувствовала, что я сейчас буду стрелять. Спохватилась. И напряглась из последних сил…
К черту звуки! К черту – все!
Вот спина. Ее спина, уже удалившаяся от меня еще на пару шагов и совсем уж сгорбившаяся, почти согнувшаяся до земли… Эта спина – вот все, что мне нужно. Надо только и мне мушкой сдвинуться вниз вслед за ней, чтобы пуля пошла в сгиб позвоночника, а не выше этой скрючившейся спины… Теперь просто потянуть крючок…
Воздух выбросило из моей груди как из пробитой шины. Что-то тяжелое и угловатое врезалось мне в спину и швырнуло вперед.
Я рухнул бы плашмя, если бы не успел выставить руки.
В левой револьвер, и падать на него, ломая кисть… Я рефлекторно выкинул вперед правую руку, но еще успел сообразить и вывернул руку обратно. Упал на правое плечо. Ударился и подбородком, и левой рукой, пальцы зажало между рукоятью и плитками – как между молотом и наковальней, зазвенели от боли. Но уж лучше так… Уж лучше так, потому что даже удар в плечо прокатился по правой руке тысячами игл.
В глазах помутилось, а из-за меня, по моей спине, врезав мне по затылку, что-то перекатилось и свалилось впереди. Что-то большое и тяжелое… Что-то, чего просто не могло быть.
Мы же перебили всех ее слуг, что приехали сюда с ней! И Катька упала вместе с ними… А Виктор едва мог двигаться. Даже если бы она подмяла его…
Я различил угловатые локти, коленки. Мальчишка рухнул на землю передо мной, кубарем прокатился дальше. С босыми ногами, в синей пижаме, распахнутой на груди, словно куртка борца.
Неужели это он так двинул меня в спину? Прыгнул на меня сзади, со всего разбега, как маленький звереныш?..
Но они же не ее слуги! Они должны были мешать ей шумом своих мыслей! Они… Мы же и ради них тоже…
Проворно, как дикий зверь, он развернулся – не пытаясь встать на ноги. Крутанулся как был, на четвереньках. И помчался на меня, так и не выпрямившись, помогая себе руками, разгоняясь в два шага…
Скуластое лицо и горбатый нос с раздутыми ноздрями… Выпученные глаза… Задравшаяся, как у пса, верхняя губа – под ней влажно блеснули зубы… Ярость, животная ярость свела все мышцы его лица, отразилась в его темных, огромных глазах. Глазах не человека, а ослепленного инстинктом животного…
Завороженный, я едва успел отвернуть лицо и выставить плечо, когда он налетел на меня. И даже через толстенную кожу плаща почувствовал, как его зубы попытались сомкнуться на моем плече. По груди мазнули его руки – напряженные, но не сжатые в кулаки, а с растопыренными, скрюченными пальцами, будто он хотел ударить меня когтями – будто у него были когти!
Скривившись от отвращения, я отшвырнул его…
Щупальца в голове стянулись, выцапывая меня там, где открылся. Вонзились в меня…
Я едва успел собраться, чтобы встретить ее. Теперь уже не вывернуться так легко, как прежде, но, может быть, если вот так…
Мелькнуло оскаленное лицо мальчишки, летевшее ко мне – лицо к лицу, глаза в глаза, только смотрели они не в мои глаза, а чуть ниже, туда, где… Я выкинул вперед руку, и его зубы, целившие в шею, сомкнулись на коже плаща.
Он не мог прокусить эту толстую кожу, но я чувствовал, как стиснулись его зубы. Вцепились в складку и не выпускали.
Я попытался встать, но он повис на руке – питбуль с заклинившими челюстями, не давая подняться с колен. Не давая даже просто поднять левую руку, чтобы отшвырнуть его еще раз…
Стиснув зубы, чтобы хоть так отвлечься от игл, которые вот-вот вонзятся в руку – я слишком хорошо представлял, каково это будет! – я правой рукой схватил его за шкирку. И в тот же миг, как пальцы коснулись хлопка пижамы, боль была тут как тут. Пальцы замерли, отказываясь сжиматься – отказываясь принимать в себя невидимые иглы, буравящие кости, входящие в кость вершок за вершком, вершок за вершком, никак не кончаясь…
Я закричал, я зарычал от боли, но стиснул пальцы. Схватил его за шкирку и отодрал от рукава. Освободил от его веса левую руку, уменьшив тяжесть на левую ногу, которую едва чувствовал. Теперь можно было встать – и тут по затылку врезало как поленом.
Я понял, что валюсь обратно, но видел только сноп золотисто-огненных светляков, они сыпались и сыпались передо мной, возникая из ничего…
Коленом меня?.. Еще один?..
На меня наваливалось тяжелое, и еще один удар, на этот раз мягче. Через чье-то тело.
В глазах чуть прояснилось, я успел различить бледное, как фарфоровое, лицо с бурой шапкой растрепанных волос, в стороне еще одно, совершенно незнакомое, но тоже мальчишеское, – и тут со всех сторон на меня посыпались удары.
Я оказался в свалке диких зверей. Меня пихали, шлепали, корябали – беспорядочно и бессмысленно, как охваченные яростью мартышки. Забыв, что руками можно хватать или сжать кулак, чтобы ударить изо всех сил…
Она не могла управлять ими. Не могла заставить их осмысленно захотеть убить меня – это слишком сложно, и слишком мало у нее было времени, только те короткие паузы между атаками на меня – ах, если бы я сообразил раньше, – но она смогла разбудить в них ярость. Древнюю ярость загнанного в угол животного. И привязала к ней, как якорь, мой образ, направила их ярость.
Я закрыл голову руками, попытался подняться на колени…
Ледяные щупальца проткнули мою оборону, и на миг я забыл про удары, про тело, про все – кроме ледяных касаний в голове. Пряча от них то, что еще можно было спрятать. Укрывая от этих жадных касаний чувства и эмоции и выдавливая прочь их кривые отражения, которые навязывала она… Стряхнуть эту суку! И поправить то, что она успела перекроить во мне…
Миг? Секунда? Не больше, мне казалось.
Но когда я отбил ее атаку, оказалось, что я опять лежал на спине, распятый, придавленный телами. Синие пижамы, тонкие, но цепкие руки, оскаленные лица – и огромные глаза, яростные глаза, зрачки расплылись во всю радужку…
