Потом, все потом.
Я защелкнул барабан в рамку и двинулся вперед. Медленно. Осторожно. Чувствуя, как беснуется ледяная буря в висках, уже распадаясь на отдельные шквалы и вихри.
Куда я ей попал? Это не жаба. Этой суке любое ранение, как простому человеку. Не так уж много надо, чтобы убить.
Она перевернулась на спину, и треск кустов, где пробирался мальчишка, стих. Он замер, нагнанный ее касанием.
Не раздумывая, я протянул руку и выстрелил. Она заорала, когда пуля размозжила ей ступню.
– Пошел отсюда! – крикнул я, и в кустах опять затрещало.
Я склонился к ней.
Щупальца сжались на моих висках, но они были слишком слабы. Я даже не пытался их сбрасывать. Ей все равно не воткнуть их в меня. Ее щупальца были не сильнее земляных червей, выгнанных на асфальт ливнем.
Она пыталась зажать рану на боку рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы. А есть еще пуля в плече. И простреленная ступня.
Нет, ей уже не выжить, даже если бы я попытался ее спасти.
Я не сбрасывал ее щупальца, и она чувствовала мои эмоции, мои мысли.
Поскуливая, она подняла лицо ко мне. И теперь я видел там страх. Она не хотела умирать.
– Где он?
Я швырнул в нее образ Старика. И той второй черной суки. И белокурой, сквозь лицо которой проступало лицо ручной дьяволицы, – по крайней мере, проступало для Старика, после всех их стараний…
– Где?
– Откройся… – прошептала она. – Откройся… Отдай контроль… Спаси меня – и тогда узнаешь…
– Где он?
Ей было больно, но она улыбнулась.
– Быстрее, щенок. Не ломайся. Ты хочешь знать, где он? Может быть, его еще и можно вернуть, дать ему остаться самим собой… если не терять времени. А ты много его потеряешь, если станешь искать ее. Если вообще найдешь ее – без меня. Быстрее, щенок! Откройся, спаси меня, и у тебя будет шанс… Быстрее, я вот-вот умру!
– Где он?!
Я ткнул дулом в ее ладонь, сжимавшую рану. Сквозь пальцы, унизанные перстнями и кольцами, и глубже – в кровоточащее месиво на боку.
Она взвыла, откатилась от меня. Ледяные щупальца стянулись – отчаянно, но все равно это был едва заметный тычок. Я все слабее чувствовал ее.
– Где он, сука?!!
– Последний шанс, щенок… Откройся… Спасешь меня, потом отпущу, узнаешь…
Я замахнулся Курносым. И швырнул в нее образ – как ствол втыкается в ее плоть…
Она вздрогнула, но оскалилась:
– Это не так уж и больно, щенок…
И швырнула в меня.
…Старик, какими глазами он смотрел на белокурую чертову суку, сквозь черты и в глазах которой вдруг – если знать, что искать, если желать это найти, если в этом помогают две паучихи, пришпоривая где надо и обрубая все лишнее, – проступала другая женщина, черноволосая, которую я знал слишком хорошо, только никогда не думал, что на нее можно смотреть такими глазами, потому что проступала не ручная дьяволица, а та, какой она была раньше, до того как ей пробили лоб… до того как Старик пробил ей лоб… проступала она – и не она. Она была там лишь отблеском, ореолом на этом лице меж золотых локонов, потому что это лицо, эти глаза, эта душа, что сияла в этих глазах… та, прежняя, была лишь тенью ее нынешней. Дорогой, но такой неказистой тенью – перед ней настоящей, теперешней, реальной…
Я скрипнул зубами. Я бы многое отдал, чтобы изменить это. Я бы отдал все.
Только я знал, что она меня не отпустит. Что бы ни говорила сейчас, что бы ни показывала, как бы сама ни поверила сейчас в то, что отпустит. Но потом – не отпустит.
Я ткнул ее пистолетом и еще раз, она зарычала от боли, но лишь стиснула зубы. Может быть, это и в самом деле не так уж больно. Может быть, она уже вообще не чувствует в этом месте боли.
– Щенок… – прошипела она и закашлялась, на ее губах запузырилась кровь.
И швырнула еще раз.
Его глаза… ненависть, за которой обожание, которому больше нет сил сопротивляться… то, о чем мечтал, и однажды уже отступился – чтобы жалеть об этом, каждый день, месяц за месяцем, год за годом…
Потерянный рай. Мечта. Которую второй раз уже не предаст. Утонуть в этом омуте, ненавидя себя за это – пусть что угодно! – только не отказаться опять…
Я ткнул ее в бок, но она расхохоталась мне в лицо, брызжа кровью.
Значит, не больно? Не больно?!!
У меня был еще один патрон, но что толку? Она слабела на глазах. Сколько ей еще осталось? Пять минут? Две? Меньше?..
Стрелять в нее бесполезно. Она и так уже почти ничего не чувствует от потери крови, вот-вот потеряет сознание. Ее открытые глаза вдруг стали задумчивыми, туманными…
Я чувствовал ее все слабее.
Я умру… Я все равно умру… Я умираю… Не может быть… Я умираю!.. Я!.. Сделайте кто-нибудь, хоть что-то… Не может быть… Я… умираю…
Отшвырнув револьвер, я извернулся и левой рукой выдернул из заднего кармана флягу. Свинтил крышку и щедро плеснул спиртом ей на губы.
Она зашипела, но пришла в чувство. А я зажал коленом ее руку, плеснул спиртом ей на ладонь и щелкнул зажигалкой.
Она заорала, когда взметнулись язычки пламени, облизывая ее пальцы, сверкая в золотом кольце, которое я когда-то уже видел, и в платиновом перстне с опалом, который узнал, и во многих других, которых не знал, но они были на ее пальцах…
Язычки опали, потускнели, пропали, но кожа покраснела, на глазах вспухая волдырями.
И она не переставала кричать. Заходилась в крике.
Я поймал ее щупальца, случайно шлепавшие по мне, уже почти нелипкие. Сам вцепился в их кончики.
Говори, сука. Где? Скажи, иначе я повторю. Повторю на руках, на шее, на лице… Где?!
Все еще воя, она уставилась на меня. Я видел ее глаза.
– Нет…
Я плеснул спиртом ей на лицо, она завыла опять, когда струйки попали в глаза, а я поднес зажигалку.
– Где?!
Образы замельтешили.
Черноволосая чёртова сука – та, вторая, вынужденная подруга и заклятая соперница – на ступенях, на широких ступенях крыльца, перед огромными двустворчатыми дверями своего дома, скалящиеся львы на ручках, и шум прибоя за спиной, и мужчины в пурпурных плащах, двое поднимают пустое кресло на колесах, а следом еще двое – с легкостью поднимают, удерживая под руки Старика, такого непривычно обрезанного без своего кресла, между этими длинноногими красавцами… Только тебе все равно уже ничего с этим не поделать, ничего не изменить и он таким неизбежно станет, потому что…
…Холодные синие глаза и золотые волосы, жесткие губы и строгие черты – с тенью той, прежней… горькое семечко прошлого, вдруг наполнившееся жизнью… и теперь он не откажется от этого… нет… Теперь нет… Этот рай он не разрушит, его никто не разрушит, ни ты, щенок, ни кто другой… только я сама, я смогу, когда-нибудь смогу – потом, не сейчас, потому что сейчас…
…Гулкий простор огромного храма, в высоких стенах есть окна, но сейчас эти окна темны, снаружи ночь, и свет только от свечей в центре, озаряя стены со смешными картинками выдуманных богов, – и тех, кто во
