Фидлер потряс протянутую руку, пожал плечами:
– Да не так уж и много – два-три года. Мы виделись на последнем семинаре в Майами, верно?
– Думаю, ты прав.
Томкинс постучал пальцем по своему полупустому стакану.
– Еще мартини, Бобби. А что ты пьешь, Макс?
– Как всегда, пепси.
Брови официанта вопросительно взметнулись.
– Он не шутит, Бобби. – Томкинс покачал головой. – Все еще пепси, до сих пор пепси.
– В медицинском колледже я только это и мог себе позволить. А потом привык. Многолетняя привычка…
– Как жена?
Фидлер сгорбился.
– Чуть лучше. А твоя?
Томкинс разразился оглушительным хохотом.
– Все те же шутки? Ты старый безумный сукин сын!
Какое-то время они обменивались подобными любезностями. Потом Фидлер решил, что пора расстаться с шутовским колпаком, сменив его на докторскую шапочку, более уместную при разговоре с коллегой и профессионалом.
– Так в чем дело, Лес? Ты ведь пригласил меня в этот гойский[5] храм чревоугодия не для того, чтобы я сыграл роль комика.
– Я прочел твою статью в психиатрическом журнале. В прошлогоднем мартовском номере. Статья написана блестяще.
– Это о возрастной регрессии?
– Да. Похоже, что ты увяз в этой теме с головой.
– Ну, иногда это окупается, если сочетать подобный метод с общим лечением пациента.
Томкинс закурил сигарету «Шерман» и протянул пачку Фидлеру.
– Нет, спасибо, Коджак,[6] я такие не курю.
Томкинс заговорил, тщательно подбирая слова:
– Я готов согласиться с твоей теорией в той ее части, где говорится о детстве пациента и его детских впечатлениях. Однако мне кажется, ты переходишь в область предположений, когда утверждаешь, что можешь проследить своего пациента до момента его рождения, даже до его прежнего воплощения. При всем моем уважении к тебе я не могу относиться серьезно к подобным теориям, к подобным играм…
– И я не могу, – заявил Фидлер.
Томкинс смутился:
– Не понимаю… Тогда какой смысл внедрять это в практическую деятельность? Значительная часть твоей статьи посвящена теме возрастной регрессии…
– Верно.
– И ты сам в это не веришь?
– Все не так просто, Лес. У меня был один знакомый старый профессор, который имел обыкновение ввернуть на экзамене какой-нибудь каверзный вопрос. Например: «Каково предпочтительное лечение в случае истерической диссоциации?» И знаешь, каким бывал правильный ответ?
Томкинс покачал головой.
– То лечение, которое срабатывает, то, что дает результат. У меня есть пациенты, и единственный способ проникнуть в их сознание – заставить поверить, что они и до этой жизни жили в других воплощениях, а потом погрузить их в глубокий транс с помощью обычного гипноза или лекарства. Обрати внимание: все это происходит не за один сеанс. Лечение может потребовать пяти, а то и десяти сеансов. Весь фокус в следующем: что, как только ты переводишь их за определенную черту, за определенный порог и они оказываются как бы в своей предыдущей жизни и совершенно отрешаются от настоящей, ты можешь сломать торможение, с которым невозможно справиться иными методами, например обычным гипнозом. Пациенты выпускают на волю все свои подавленные желания, все фантазии, подчас настолько неприемлемые для их сознания, что они никогда и никому не смогли бы о них поведать, даже самим себе. В известном смысле ты прав. Это до какой-то степени игра, салонная игра. И тем не менее игра весьма эффективная и дающая неплохие результаты.
– То лечение, что дает результат, – пробормотал Томкинс и с пониманием кивнул. – Ладно… – Он опорожнил свой стакан с мартини и подал знак официанту, чтобы тот принес еще одну порцию. – Хочу предложить тебе пациентку, Макс. Убежден, что ты единственный специалист, способный ей помочь.
– А в чем дело?
– Это уж твоя задача – узнать, в чем дело. Признаюсь, моих знаний для этого маловато. Ты, конечно, слышал о Маре Роджерс Тэйт Третьей?
– Как о Фордах, Рокфеллерах и Кеннеди. Она твоя пациентка?
– Была в течение восьми лет. Мара всегда отличалась отменным здоровьем. В смысле – физическим. Но я всегда считал, что она и душевно – как новенький доллар. Ну, конечно, Мара не лишена странностей, свойственных почти всем людям…
