— Плохи ее дела. Три дня работает, а две недели пластом лежит, — произнес чей-то знакомый скрежещущий бас.
— Ведь молодая еще. Неужто не вылечат? — Опросила вторая.
— Где там! Беспременно умрет! Не весной, так осенью. Сердечники всегда так! — бодро, будто радуясь, ответила первая.
— Вы о ком, соседки, судачите? — подошла третья женщина.
— Да об Угловой же. Степановна говорит: умрет до лета.
— А как же мальчишечка? Пропадет без матери!
— Чего еще! — пробасила Степановна. — В приют возьмут.
— Мальчонку до слез жалко! — настаивала третья.
— Ишь, пожалела! — оборвала ее Степановна. — Да коли знать хочешь, он всему и причина. В школе чегой-то там сделал. Никого не признает! Вот мать и таскают в школу чуть не каждый день… Такие деточки живого в гроб вгонят!..
— Неправда! — крикнул Зиновий. — Стыдно так, Степановна!.. Вы… Вы никогда к нам больше не приходите! — и побежал.
Оторопевшие женщины молчали. Только Степановна бросила след:
— Как-кой мерзавец!.. Я ж говорила, истинный фулюган!..
Ворвавшись в дом, Зиновий, всхлипывая, кричал:
— Мама! Мама!.. Я прошу тебя… Я очень тебя прошу…
Ч—то с тобой? О чем ты? — испуганно спросила мама.
— Мама, никогда не пускай в дом эту… Степаниху. Она… она говорит о тебе… всякие гадости…
— Защитник ты мой дорогой, — растрогалась мама. — Не плачь, сплетница она. Вся улица знает… Ну, а если все же придет?
Я выгоню ее! Метлой! — яростно закричал Зиновий.
— Ну-ну, успокойся. Раз так — не будет ее в нашем доме…
Зиновий сел было за уроки. Но потом решительно отодвинул задачник и стал что-то писать. Зачеркивал, вырывал листы. И упорно продолжал начатое… В комнате мамы уже давно погас свет, когда он кончил работу. Аккуратно переписал на чистый лист. Стараясь не скрипеть, открыл дверцу шифоньера. На плечиках прямо перед ним висела папина парадная гимнастерка. Ордена и медали горели золотом, серебром и темно-красной, как запекшаяся кровь, эмалью. Он долго стоял то открывая, то закрывая глаза. И видел отца. Живого, мужественного. Справедливого. Потом что-то прошептал и, вчетверо сложив листок, спрятал его в дальний, потайной карман гимнастерки, где отец при жизни хранил свой партийный билет.
В воскресенье, когда Зиночка еще спал, мама решила почистить парадный костюм отца, посмотреть: не завелась бы моль. Нащупав в кармане что-то твердое, вынула, развернула листок, волнуясь, роняя слезы, прочла:
„Папа, даю тебе честное пионерское слово, что буду настоящим мужчиной, как ты хотел тогда, в госпитале.
Я никому не Дам обижать маму. А Степаниху в жизни не пущу на порог. Я буду делать все по правде, как ты. И у мамы тогда не будет болеть сердце. Ей нужны положительные эмоции. Так сказал доктор. Теперь маму никогда не будут вызывать в школу. А что Степаниха говорит, что я хулиган и из-за меня мама болеет и умрет, это вранье. Я вырасту и буду такой, как ты. И мама будет жить долго-долго, как я. Всегда готов!
Зиновий Углов“
Мама аккуратно положила клятву Зиночки на место. Наклонилась над спящим сыном и осторожно поцеловала в лоб.
— Вот и дождалась я… Мужчина растет. А какой же ты длиннющий стал, мой родненький. Да худой… Не бойся, сынок. Не умру я… пока ты не станешь таким, как отец. Слово ему дала.
После того как Елизавета Серафимовна стала классным руководителем, случилось как-то так, что все мальчишки постепенно лишались поручений… Звеньевых Женю Карпенко и Ваню Савченко не избрали вновь. Углова и Филиппова отозвали из октябрятских звездочек „за недисциплинированность“. А Сундуков и еще несколько ребят сами отказались от поручений, которые им были не по душе.
И девчонки совсем задрали носы, стали покрикивать на мальчишек, называть то хулиганами, то лентяями. Из-за каждого пустяка жаловались Елизавете Серафимовне, а та устраивала один разнос за другим. Ребята хмурились, назло отказывались от любой работы, а на крик отвечали угрозами: „Вот выйдешь после уроков, фискалка!“ И придумывали разные каверзы.
Только Саша осталась прежней. Дружила с Зиночкой и Женей, играла с мальчишками в мяч и снежки. Помогала по математике. Никогда не ходила жаловаться. За это ее ребята уважали. А девчонки дразнили „мальчишницей“ и „подхалимкой“. Но Сашу они побаивались и называли так только за глаза да в записочках, написанных по-печатному, которые подбрасывали на переменах.
Однажды, уже в марте, в записке, написанной обычными буквами, Саша узнала почерк Липкиной. Она прижала Зойку в угол и, тыча записку в нос, сказала яростно:
— За это, знаешь, что делать надо?! Я цацкаться не буду!..
Перепуганная Зойка помчалась к Елизавете Серафимовне.
Срочно вызванная Сашина мама не замедлила явиться. На перемене из класса выдворили учеников, и состоялся разговор. Из-за прикрывшейся двери услышали голос Сашиной мамы:
— Нет уж. Вы не убегайте. Дослушайте до конца.
Не хочу! Еще никто не позволял себе так со мной разговорить! — кричала Елизавета Серафимовна.
Плохо, что не позволяли! Ни одного моего/ слова вы опровергать не смогли! Так?.. И не очумеете, потому что это правда… И, будьте уверены, если вы не сделаете выводов, так их сделают другие. Так имейте в виду…
Девчонки шарахнулись в стороны. Дверь с треском распахнулась, Елизавета Серафимовна, взволнованная, с красными пятнами на шее, быстро простучала каблучками и скрылась в учительской. Следом вышла Галина Николаевна. Улыбнулась ребятам и пошла к выходу твердой походкой уверенного в своей правоте человека.
— Вот дает! — восхитился Стасик. — Елизавета пулей вылетела. После этого Елизавета Серафимовна совсем перестала замечать Магакян. А вызвав к доске, „„гоняла“ сразу за несколько уроков подряд. И, хотя Саша всегда отвечала без запиночки, никогда больше четверки ей не ставила.
Когда Зиночку отозвали из октябрятской группы, он долго переживал: „Как же так? С самого первого класса у меня всегда было дело, теперь ничего. Разве я перестал быть пионером?..“ И он решил посоветоваться с друзьями,
— Я ни за что не попросила бы! — вздернула головой Саша.
По-почему? — не согласился Женя. — Он же не четверку вынашивать будет, как Сундук. По-моему, правильно…
Правильно?! А когда Зойка всякие гадости пишет, а мою маму и за что вызывают — это тоже правильно?!
— Это совсем другое дело, — сказал Женя. — Ты неправа…
— Тогда ты, знаешь, кто? — взорвалась Саша. — Размазня!.. Ну и дите к своей Елизавете! — и Саша убежала.
Несмотря на ссору, через несколько дней Зиночка решился:
— Елизавета Серафимовна, когда мне дадут пионерское поручение? У меня всегда было, — сказал он ей на перемене.
Елизавета Серафимовна сначала удивленно вскинула брови, но потом, подумав, ответила:
А что же ты хочешь; делать?
Ну… — замялся он, — не знаю. С октябрятами интересно…
Нет, дружок! Их мы тебе не доверим… Но я подумаю.
На другой день после шестого урока было классное собрание. Елизавета Серафимовна ругала
