— Зато я хочу. Это раз. А во-вторых, и вы хотите. Когда из дому?.. Ну вот, полдня прошло. Решено. Пошли.

За столом, рассказывая дяде Семену, не заметили, как выхлебали борщ, расправились с гуляшом и запили компотом.

— Как же это? Я ведь совсем не хотел есть, — обнаружив пустые тарелки, растерянно сказал Женя.

— Видишь, — засмеялся дядя Семен, — я прав. Быть тебе профессором. Только по рассеянности не сломай зуб мудрости.

Проводив ребят до проходной, дядя Семен сказал:

— Слов на ветер бросать не буду… После смены заседание завкома как раз. Там и выясним. Подходите часам к шести, — и тихо, будто прислушиваясь, проговорил: — Эх, Оля-Олечка… Горда ты, Ольга Дмитриевна. И я-то, старый дурак… — он, как кувалдой, взмахнул в досаде своей ручищей и пошел к цеху…

Что делать, если вовсю жарит июньское солнце, желудки отяжелели от вкусного обеда, а в двадцати шагах Дон?!. Полдня пролетело, как минута. А около шести с мокрыми еще после купания волосами они стояли в коридоре заводоуправления.

Завкомовская дверь раскрыта настежь, из нее сизой полосой выплывает папиросный дым. Слышатся голоса.

— Я человек новый!.. Я не могу, — говорила Афиногенова.

— Ага! Прищемили хвост! — злорадствовала Саша.

— Не новый! Год скоро… И на бюро тебя предупреждали! — гудели возмущенные голоса. Потом послышался бас дяди Семена:

— Скажи прямо, Афиногенова. До каких пор ты будешь устраивать за счет нас, рабочих, курортные променажи разным там… А вот больной работнице… Да знаешь ты, Афиногенова, кому отказываешь?.. Так слушай. Муж ее, полный кавалер ордена Славы, тут, на заводе, спасая мать двоих детей, голову сложил… А Оля Углова шестнадцать раненых бойцов от фашистов прятала. Кормила. И в путь-дорогу проводила. А потом по доносу ее гестапо сцапало… Там они, ироды, ей сердце и вымучили… В ноги этой женщине поклониться земным поклоном надо!.. Все, товарищи. Сами говорите и решайте…

Зиновий с расширенными от боли и удивления глазами слушал… Мама. Какая же ты, мама?!. Нет ни орденов у тебя, ни медалей… И никогда ты не рассказывала даже сыну своему, как дралась с фашистами голыми руками… Он стыдился плакать при друзьях. Повернулся и пошел по гулким ступеням вниз. Женя с Сашей тоже спустились вслед за ним, И долго стояли, глядя в разные стороны. Наконец загремела лестница — спускались завкомовцы.

— Вот они где, голубчики! — шагнула к ним Афиногенова. — Не мельтеши! — осадил ее Дубровин. — Душу иметь надо, тогда не стыдно будет таким мальцам в глаза глядеть. Поняла?

Их окружили. Серьезно, как взрослым, жали руки. Хвалили. Шли домой молча. В ушах еще звучал гневный голос Дубровина. Уже на Очаковской Саша сказала тихо:

— Как это хорошо… когда у человека есть такие, настоящие друзья. Правда, ребята?..

„С ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ“

Друзья ликовали: путевку обещали дать через неделю. Но неожиданно возникло препятствие. Мама заявила Зиновию:

— Никуда я не поеду! А ты? Как я тебя одного брошу? Да я еще больше расхвораюсь, о тебе думая.

Зиновий в тревоге побежал к друзьям за помощью.

— Тетя Оля, а мы так старались! — обиженно говорила Саша.

— Ольга Дмитриевна, это только сначала скучно, — убеждал Женя. — Я тоже скучал первый раз в лагере. А потом привык.

— Дорогие мои, — растрогалась мама. — Большущее вам спасибо! Но Зиночку одного бросить не могу. Сердце изболится…

Друзья решили не сдаваться. Саша говорила изумленно:

— Мы саму Афиногенову победили. А она… Пошли к нам!

Они обегали всех. Под напором Сашиной мамы, Дубровина и подруг по работе Ольга Дмитриевна сдалась. Решили, что Сашина мама будет готовить, а подруги присмотрят за домом…

У вагона с табличкой „Москва — Мацеста“ мама говорила:

— Зиночка, каждый день пиши! А то брошу все и приеду.

— Что ты, Дмитриевна, сына тиранишь? — вмешался Дубровин. — Кто пишет каждый день?.. И ты, Ольга, того… не дури. На ветер рабочими деньгами бросаться не смей. Что надо, сделаем. Или не доверяешь нам?.. Езжай и возвращайся здоровой! Вот тебе наше партийное задание. Так-то…

Голос электровоза заглушил все. Медленно поплыли вагоны.

— О-ля-а! Помни, что ты Уг-ло-ва! — крикнул Дубровин.

— Пом-ню-у! — донесся приглушенный голос мамы.

Он причесал светлые, растрепавшиеся волосы, с интересом, как чужого, стал рассматривать себя в зеркале. Что-то появилось в нем незнакомое. Что?.. Придя с вокзала, Зиновий почувствовал себя неуютно. Целых два месяца не будет мамы. Ну, нечего раскисать. Мама говорит, что я большой. Большой?.. Вон на двери зарубки и папиной рукой написано: „5 лет“, „7 лет“… Поставит, бывало, к двери: „Сын! Слушай мою команду!..“ И новую зарубку сделает. Зиночка вытянется „солдатиком“ и не дышит, пока не услышит: „Вольно“. А папа говорит: „Маловато, сынок. Ну, ничего, значит, потом догонишь…“

Вот последняя надпись: „11 лет“. Зиновий взял карандаш с линейкой, прижался к косяку двери и сам сделал отметку. Ого! На семь сантиметров вырос. Правда, большой стал. Он вздрогнул. В зеркало смотрели сразу два его лица! Одно испуганное, а другое улыбается… Но так ведь не может быть! Он резко обернулся. С большого портрета на стене улыбалось папино лицо. Не такое, будто вырубленное из камня, каким стало после войны, а как на фотокарточке, подаренной маме перед уходом на фронт. С нее сделали портрет.

Широкий выпуклый лоб. Глаза, нос, прямой пробор на светлых волосах — все такое же, как у него… Гордость поднималась в душе: „Я уже так вырос. И похож на папу точно. Но ведь таким папа ушел на фронт… А я?..“ Он еще долго думал. О папе. О себе. О маме. О ненавистном Сазоне и противном Сундуке. И постепенно созревало решение: „Дальше так нельзя. Раз я уже большой, значит, нужно жить по- взрослому… С завтрашнего дня все будет по-другому! Нужно быть сильным и смелым, как папа!“

— Слушай, Жень! Что делать, чтобы стать сильней всех?

— Сильней всех людей? — удивился Женя.

— Нет, не людей. В классе.

— Ну, наверно, зарядку. Только я то забуду, то просплю.

— И я, — вздохнул Зиновий. — Вот бы научиться таким приемчикам. Чтоб ка-ак дал! И полетел Сазон кувырком.

— Есть, Зинка! Есть! — восторженно закричал Женя. — Папин товарищ бандита с ножом победил. Без ничего!

— Ну да! — не поверил Зиновий. — Голыми руками?!

— Так он же приемчики такие знает. Японские. Джиу-джитсу называются. Он как дал ребром ладони по руке. Нож — дзинь! — на асфальт. Бандит орет: „Ой, руку сломал!“ А он его — в милицию.

— Здорово! А как это ладонью по кости? Больно же самому.

— Так он тренируется. Ребром ладони о что-нибудь твердое стукает. Стала мозоль там, как железо, твердая! Сам щупал.

— Давай и мы стукать?! А потом как врежем — будет знать'

— Давай! Только, Зинка, каждый день нужно. Третий день Зиновий лежал на раскладушке под тополем и читал научно-фантастические повести. Исчезали и двор, и дом. Даже Земля превращалась в крошечную песчинку в беспредельных просторах космоса… Сильные, красивые, благородные люди будущего строили звездолеты и машины, прорывались в неведомые миры, совершали удивительные подвиги.

Перехватывало дыхание, когда вдруг погибал один из самых смелых. Но грусть о нем не рождала уныния. Верилось, что другие пойдут следом за первым и все равно победят. Зиновий, наверно, умер бы от голода. Но в положенное время являлась Саша и, вырвав журнал, бежала к калитке. Разгневанный, он

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату