ничего не предложили. Пришлось обменять на еду последнюю катушку пленки. Я бродил по улицам, все чаще и чаще застывая в трансе перед витринами продуктовых магазинов. Я был очень голоден.
Повсюду была еда, в магазинах, в супермаркетах, но в полупустых их залах вору в меховой шубе вряд ли удалось бы остаться незамеченным. Кроме бдительных очей продавцов там еще имелись и подвешенные под потолком в стратегических точках панорамные зеркала, в которых я видел себя или гротескно увеличенным на фоне гор экзотических фруктов, или расплющенным как сковородка. Мне очень хотелось украсть яблоко или булку, но я так и не осмелился это сделать. Я уходил из магазинов ни с чем, провожаемый удивленными взглядами покупателей.
По вечерам в магазинах собиралось много народу. К этому времени мой голод усиливался, и я становился смелей. Я ходил по какому-нибудь большому супермаркету, нюхая воздух и стараясь не испачкать покупателей своей мокрой шубой. Я высматривал продукты в упаковке достаточно малого размера, чтобы съесть их прямо у стеллажа, и пришел к выводу, что маленькие баночки, стоявшие на полке передо мной, можно спрятать в ладонь, а затем незаметно опустить во внутренний карман шубы. Я подержал в руке холодную баночку, затем поднял руку к подбородку и позволил моим согнутым пальцам направить добычу прямо в карман. Я вышел из магазина с чувством собственного достоинства. В последовавшие за этим дни я посетил немало магазинов. Зная о ценных питательных свойствах черной икры, я крал только ее.
Наконец меня взяли на работу — обдирать краску и ржавчину с судов, поставленных в док. Вербовщик сказал, что работать придется по ночам, поскольку днем в доках по закону могут работать только члены профсоюза. Он объяснил, что профсоюз доволен сложившимся положением вещей, так как более квалифицированная и лучше оплачиваемая работа по покраске полностью достается его членам. А покраска, понятное дело, не может быть начата, пока не удалена старая краска. Удалять же старую краску — работа грязная, и члены профсоюза считают ее ниже своего достоинства.
Ночью нас доставляли на судно. Все мы были свежеиспеченные иммигранты, обычно бедные, а иногда и вообще без гроша в кармане. Многие из нас прибыли нелегально или имели иные веские причины для того, чтобы избегать представителей закона. Платили где-то около трети заработной платы чернорабочего, но я был рад любым деньгам, лишь бы их выплачивали регулярно.
Хотя судно и было пришвартовано в гавани, его все же качало на колючих волнах зимнего океана. Нам не выдавали ни сапог, ни штормовок — только зубило и молоток. Ими мы должны были сбивать краску, стараясь, чтобы она не попала в лицо товарищам по работе. Но когда я работал, мне в лицо откуда-то постоянно летела старая краска.
Мы работали в люльках, раскачиваемых высоко над водой ледяными ветрами с океана. Темнели судовые иллюминаторы; глядя на них, я мечтал очутиться в каюте. Мне хотелось быть единственным пассажиром на этом безлюдном судне, спрятаться за его стальной обшивкой, заснуть и пробудиться где- нибудь в далеких морях, забыв свое имя и не зная, куда я держу путь.
Я работал в шубе, которая вскоре покрылась резиноподобными струпьями краски. С каждым часом шуба становилась все тяжелее и тверже. На заре я возвращался в свою раскаленную конуру. От жары и запаха краски меня тошнило, голова шла крутом. Перед сном я пытался отодрать от шубы струпья краски, прежде чем они затвердеют. Но у меня не было ни сил, ни времени.
Когда же я просыпался и собирался выйти из дома, шуба оказывала мне ожесточенное сопротивление. Рукава не пускали в себя руки, карманы казались заклеенными наглухо. Когда я пытался застегнуть пуговицы на груди, шуба трещала в знак протеста.
Как-то раз вербовщик попросил меня отнести конверт одному из моих товарищей по работе. Имя и адрес были написаны на иностранном языке. Я не знал этого языка, но знал алфавит и мог прочесть отдельные слова. Я вышел на палубу и стал выкрикивать имя, стараясь произнести его по возможности правильно.
Подошел человек и хотел было взять у меня конверт, говоря что-то на своем языке. Я показал знаками, что не понял его. Он повторил снова, но я все равно не понял. Он ушел, но через несколько минут вернулся еще с тремя рабочими. Они окружили меня, что-то возбужденно талдыча. Я пытался объяснить им, что ничего не понимаю, но они не верили мне. Я понял, что они приняли меня за одного из своих, но решили, что я стыжусь в этом признаться.
Они меня побили. Я не чувствовал их ударов сквозь плотную шубу, но боялся, что они сбросят меня за борт и я утону, увлеченный ко дну весом моей одежды. Я уже представлял себя лежащим на океанском дне, завернутым в шубу, как в саван. Рабочие продолжали молотить меня кулаками. Пуговицы отлетели, и шуба разошлась по швам. В этот момент показался вербовщик, и мои обидчики разбежались. Я встал на четвереньки, собирая руками расползающиеся лоскуты меха. Вербовщик обвинил в драке меня. Он приказал мне немедленно покинуть судно и больше никогда не появляться в доках.
Я работал на автостоянке и жил на чаевые, которые мне давали клиенты. Как-то раз клиент пришел за своим шикарным автомобилем иностранного производства. Когда я пригнал машину к шлагбауму, он спросил, откуда я родом. Затем он пригласил меня в машину и спросил, не хочу ли я заработать немного денег. Он показал мне пачку банкнот, сказав, что если я проявлю смекалку, то смогу получить примерно столько. На эти деньги, сказал он, можно купить такую же машину, как у него, или же провести неделю с девушкой в лучшем отеле города.
Расспросив меня о том, как я живу, он сказал, что сам когда-то был новичком в этой стране. Большинство людей здесь знают, где взять деньги, сказал он, но не знают, как взять даже те, что принадлежат им. Немногие, вроде него, умеют взять больше, чем им положено. Он добавил также, что в современном мире трудно потратить много денег, если не сумеешь объяснить сборщику налогов, откуда ты их взял. Нужен законный бизнес, подчеркнул он, чтобы деньги, обернувшись в нем, отмылись.
Он достал банкноту из кармана: такой мне хватило бы на три месяца жизни. Порвал ее надвое и отдал мне половину. Если я передам сообщение одному человеку, сказал он, то получу и вторую. Затем он объяснил мне, что рядом со стоянкой есть ресторан, который принадлежит старику и двум его дочерям. Ресторан довольно большой, но посетителей очень мало. Старику не раз предлагали купить у него ресторан или войти в долю. Но он отверг все предложения.
Поскольку старик приехал сюда из той же страны, что и я, это, по мнению заказчика, придало бы большую убедительность его предложению. По его мнению, я сумею убедить старика. Надо просто предложить ему войти в долю с двоюродным братом моего нового знакомого. Старик, если согласится, будет иметь солидную долю в прибылях. Ему достаточно позвонить по номеру, который передам я, и за него всё уладят. Если же старик откажется, я должен сказать ему, что если он любит своих дочерей, то у него нет другого выхода. Я сразу же понял, что цель такого партнерства — создать впечатление, будто ресторан приносит больше прибыли, чем на самом деле, и, пользуясь этим, проводить через бухгалтерскую отчетность грязные деньги.
Я отправился к старику. В ресторане не было никого, кроме мывшей пол уборщицы. Я сказал ей, что хочу поговорить с владельцем. Женщина позвала старика. Когда я поздоровался с ним, он немедленно опознал мой акцент и заметил, что мы, должно быть, родом из одних мест.
Первым делом я сказал, что у меня есть важное предложение от одного человека, который хочет ему помочь. Он ответил, что не нуждается в помощи незнакомых людей. В последнюю войну добрые люди помогли его парализованной жене сесть в поезд, отправлявшийся в концентрационный лагерь. Это были молодые, воспитанные и глубоко заблуждавшиеся люди, сказал старик. В помощи незнакомых людей он не нуждается. Затем, как мы и уговорились с заказчиком, я спросил старика про его дочерей. Губы у него побелели.
— Почему вы интересуетесь моими детьми? — спросил он. — Мои дети не имеют никакого отношения к моему бизнесу. Откуда вы про них знаете?
— Человек, пославший меня, — сказал я, — не делает никакого различия между вами и вашей семьей.
