– Я, господин Рязанов, вас прекрасно понимаю. Но вы мне, к сожалению, не начальник, потому посылать людей, дабы принять участие в вашей затее, никак не могу. Не имею таких указаний свыше.
– Что ж, очень жаль, – пожал плечами Иван Иванович.
– С другой стороны, – продолжал полковник с таинственным видом, – я совершенно не вижу, отчего бы мне не откушать сегодня в половине седьмого в ресторации «Монмартр».
– Что? Но ведь он вас знает, господин полковник!
– И что с того? Я раза три на неделе там ужинаю, а то и чаще. Раскланяемся с господином Кречинским, и все тут.
– Вы думаете? – с сомнением спросил Иван Иванович.
– Если вы так уж осторожничаете, я возьму кабинет. Случись какой шум, я тотчас буду рядом.
Несмотря на пренебрежительные слова Кречинского, Иван Иванович принес с собою амулеты, а также немного соли, пузырек со ртутью, взятый у Армалинского, кусочек свинца и несколько зубчиков чесноку; все это было разложено по карманам. Револьвер он тоже взял, хотя осознавал, что толку от него мало.
В двадцать минут седьмого Иван Иванович уже был у «Монмартра». Отпустив извозчика, он постоял немного, оглядываясь. Маленькая площадь, с одной стороны – парк, с другой, подле ресторации, – городской театр. Из дверей «Монмартра» вышли два прилично одетых господина, изрядно навеселе; один слегка толкнул Рязанова и поспешил извиниться.
Внутри ярко горели лампы. Зал был полон; заказанный Иваном Ивановичем столик у большого окна выделялся пустотою. Где-то внутри находился и полковник Горбатов – понятное дело, видеть его за шторою кабинета Иван Иванович не мог.
Не делая заказа в ожидании собеседника и глядя в окно, Иван Иванович задумался. Не странно ли – то, что искал в далекой Сигишоаре, обнаружилось в самом сердце России… Сколько, в самом деле, можно было бы узнать об этом сложном и загадочном мире, имей они возможность хотя бы несколько раз побеседовать спокойно с Кречинским или его соплеменниками! А поди ж ты, думать нужно нынче не о том. Кречинский – русским людям первейший враг, и этого врага надобно изловить, а не изловить, так уничтожить… Тут Ивану Ивановичу вспомнилось происшествие в Саперном переулке. Полно, не из племени ли Кречинского либо де Гурси был тогдашний таинственный беглец, которого пули не брали? Если так, то вся затея сегодняшняя бессмысленна и опасна… «Дурак я, дурак», – только и успел подумать Иван Иванович, как заметил входящего в зал Кречинского, коего сопровождала Аглая.
– Рад, что вы пришли. Вдвойне рад, что пришли один, – сказал Кречинский, помогая девушке сесть. – Кажется, слежки за мной сегодня нет. К чему бы это, господин Рязанов?
– Полагаю, вы уже здесь примелькались, – сухо заметил Иван Иванович. – Но почему вы пришли не один?
– Я мешаю своим присутствием? – возмутилась было Аглая, но Кречинский поднял руку, успокаивая ее:
– Я не обещал, что приду один. Я, если помните, лишь просил вас не тащить сюда арапа.
– Где он? – вырвалось у Ивана Ивановича. Кречинский поднял брови:
– Арап? Позвольте, откуда же мне знать? Вернее всего, бросил вас и уехал куда глаза глядят. Доверять арапу, да еще такому хитроумному, как этот…
– Что за арап? О чем вы говорите? – Аглая непонимающе смотрела то на Рязанова, то на своего спутника
– Так, ерунда… – буркнул Иван Иванович. – И что же вы хотели мне объяснить? Рассказать о подлинной сущности социалистов?
– Если угодно – могу. Понимаете ли, господин Рязанов, мы – социалисты. Цель наша – разрушение существующего экономического строя, уничтожение экономического неравенства, составляющего, по нашему убеждению, корень всех страданий человечества. Поэтому политические формы сами по себе для нас совершенно безразличны. Но само правительство толкнуло нас на тот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер.
Убийство – вещь ужасная. Только в минуту сильнейшего аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, – посвятивших себя делу освобождения страждущих, обрекших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других! – довело до того, что мы возводим убийство в абсолют, проливая реки крови!
Вы, господин Рязанов, и такие, как вы, – представители власти; мы – противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами не может быть примирения. Вы должны быть уничтожены и будете уничтожены! Но мы считаем, что не политическое рабство порождает экономическое, а наоборот. Мы убеждены, что с уничтожением экономического неравенства уничтожится народная нищета, а с нею вместе невежество, суеверия и предрассудки, которыми держится всякая власть. Вот почему мы, как нельзя более, склонны оставить в покое правительствующих. Наш настоящий враг – буржуазия, которая теперь прячется за вашей спиной, хотя и ненавидит вас, потому что и ей вы связываете руки.
Так посторонитесь же! Не мешайте нам бороться с нашими настоящими врагами, и мы оставим вас в покое. Пока не свалим мы теперешнего экономического строя, вы можете мирно почивать под тенью ваших обильных смоковниц.
До тех пор, пока вы будете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас.
Аглая смотрела на Кречинского с восхищением.
– Отличная речь, – кивнул Иван Иванович. – Но вот только зря вы ее произнесли в таком обществе. Несомненно, госпожа Мамаева способна и сама сочинить подобную прокламацию, благо читала достаточно нужной литературы, а я – слушатель неблагодарный. Я, обратите внимание, даже не стал с вами спорить. Я хочу предложить вам иной вариант, господин Кречинский…
– Какой же? И, кстати, отчего мы не заказываем ужин? Я чертовски голоден.
