ваших противоядий, — добавил старик. — Мы все очень на вас рассчитываем, коллега.
Жаркое пламя пожирало мерзкие тайны.
— Я сейчас заплачу, — с благоговением глядя на огонь, прошептал Шарц.
— Крепитесь, коллега, вы же профессионал! — утирая глаза платком, сказал старик.
— А мне можно, я на пенсии, — откликнулся Шарц.
— Везет же некоторым. Ну, тогда мне остается просить вас молчать о том, что видели, — старик спрятал платок. — А то испортите мне служебную характеристику.
— Коллега? — позвал Шарц, когда от олбарийского списка не осталось и следа на оплавившемся камне.
— Да? — улыбнулся старик.
— Ничего, если доктор медицины пригласит хозяина гостиницы на пару кружек пива? — в ответ улыбнулся Шарц.
— Ну, если пиво не отравлено… — с сомнением протянул старик.
— Когда это в Марлеции делали неотравленное пиво? — возмутился Шарц. — Нет уж! Нормальное пиво умеют делать только на Петрийском острове.
— Значит, петрийского и закажем! — решительно кивнул старик.
— Здесь? В Марлеции?! — вполне искренне удивился Шарц.
— Жизнь не стоит на месте, коллега! — подмигнул старик. — Знаю одно место. Даже гномы пока не пронюхали!
— Ну так идем пронюхивать! — воскликнул Шарц.
— В своей неизбывной мудрости Боги наставили меня, — начал командир фаласской храмовой стражи.
— Ложь, — внезапно прозвучало от входа.
Сказано было спокойно и с ледяным безразличием. Сказано было по- фаласски, сильным и звонким женским голосом. Фаласские храмовые стражи вскочили, хватаясь за оружие, и тут же, побросав его, пали ниц. В бесшумно открытую дверь медленно вступила женщина, с ног до головы закутанная в тонкое черное покрывало. За ее спиной на полу валялась сброшенная роскошная марлецийская зимняя накидка.
— Карающая… — потрясенно прошептал командир фалассцев, падая на пол вслед за остальными.
— Я объявляю ваш отряд не справившимся с заданием, — промолвила женщина, и храмовые стражи издали дружный стон горя и ужаса.
— Отряду надлежит немедля отправиться в Храм для длительного покаяния.
Новый стон отчаяния, горя, стыда.
— Но, госпожа, а как же… книга? — прошептал командир отряда стражников.
— Ты сам напомнил о себе, — сказала жрица. — Тебе не нужно возвращаться в Храм.
— Не нужно, госпожа? — дрогнувшим голосом переспросил командир отряда фаласской храмовой стражи.
— Не нужно, — ответила она. — Ты умрешь здесь. Сейчас. Твои прежние заслуги дают тебе право умереть от моего поцелуя.
Жрица откинула покрывало, и водопад иссиня-черных волос обрушился на ее плечи, стекая едва не до полу. Фалассцы уткнулись в пол. Их командир поднялся на ноги.
«Никто не смеет смотреть на Карающую, даже тот, кому она несет смерть», — учат послушников в храмах.
Командир фаласских лазутчиков смотрел в сторону, но глаза закрывать не торопился.
— Ты осужден Богами и Советом Высших Посвященных, — сказала жрица, подходя к командиру фаласской стражи. — Закрой глаза и подставь мне свои губы.
Фалассец медленно выдохнул и закрыл глаза. Едва уловимым движением жрица достала что-то из складок своего одеяния, мазнула себя по губам и шагнула к нему. Властно ухватив его за подбородок, она привстала на цыпочки и… командир фаласской стражи открыл глаза.
Тень тревоги, легкая нотка неуверенности на миг метнулись в глазах женщины, метнулись и тут же пропали. Восхитительная хищная улыбка расцвела на прекрасных чувственных губах.
— Тебе это не поможет… — прошептала она.
— Но и не помешает… — одними губами ответил он. — Перед смертью приятно посмотреть на что-то красивое…
И первый поцеловал жрицу.
На какой-то миг оба застыли, глядя друг на друга широко открытыми глазами. Она — недоуменно и чуть ли не испуганно. Он — спокойно и чуть насмешливо. А потом чудовищная судорога скрутила его тело, и он упал к ее ногам, задыхаясь от боли, неспособный даже кричать.
Жрица применила яд, лишающий голоса.
— Все прочие собираются и немедля покидают город, — промолвила она ледяным тоном и, вновь накинув покрывало, двинулась к выходу. Ловко набросила на себя марлецийскую накидку и вышла, тихо притворив дверь.
Никто из храмовых стражей не подошел к умирающему в ужасных корчах бывшему командиру, никто не попытался как-то помочь ему, облегчить страдания или хоть добить, чтоб не мучился. Карающая ведь ясно сказала, что надлежит делать, верно? А воля жрицы непререкаема, через нее Боги говорят. Что тут еще думать-то? Раз покарали командира столь страшным образом, значит, так надо. Никто не подошел, не посмотрел, не помог. Никто? Мальчишка во все глаза смотрел на ужасные мучения наставника. Он один видел, как наставник, продолжая биться в корчах, выхватил из рукава крошечный пузырек. Раз за разом рука с пузырьком тянулась к губам, раз за разом корчи отбрасывали ее в сторону. Неприметной мышкой прошмыгнув к наставнику, мальчишка выхватил пузырек из его скорченных болью пальцев, открыл и приложил к губам. Нет, чуда не случилось, корчи не прошли, но они стали немного иными. Мальчишка выскользнул из дома и затаился, ожидая ухода остальных храмовых стражей…
Взлетев обратно единым духом, он с ужасом уставился на безмолвно распростертое тело. Вытянутое, как струна, застывшее, страшное…
Наставник открыл глаза.
— Красивая, гадина… — выдохнул он. — Как считаешь, стоило почти совсем сдохнуть, чтоб на нее посмотреть?
— Не знаю, учитель, — растерянно ответил мальчишка.
— И я не знаю, — горько улыбнулся бывший командир фаласской храмовой стражи. — Да уж, если б мне не удалось утащить у этого Шарца несколько противоядий, ее глаза были бы последним зрелищем в моей жизни. Счастье еще, что мне посчастливилось утащить именно это противоядие.
Застонав, он повернулся на бок, приподнялся и сел.
— Учитель! — Мальчишка бросился к нему.
— Ничего. Мне уже лучше. Собери все необходимое. Мы немедля уходим.
Легкие шаги. Шелест одежды. Шарц дописал строку и удивленно поднял взгляд. Жрица откинула покрывало.
