– Слышал, – сказал отец. – Это как – повышение?
– Пожалуй что повышение.
Никон наконец разделся и вошел в комнату.
– Израиль Борисыч, курить можно? – спросил Никон.
– Кури, – сказал отец.
Никону в их некурящем доме разрешали курить.
– Чай будешь? – спросил Бравик.
– Буду, спасибо… Старый, в большую кружку, ладно? И с лимоном… А Галина Николаевна где?
– Галина Николаевна пошла в театр, – сказал отец. – А мы холостюем. Ты ужинал?
– Да нельзя мне ужинать, – досадливо сказал Никон. – Катюха мне салатики делает по вечерам. Морковка, капустка…
– Гриша! – позвал Бравика отец. – Ты слышишь? Салатики…
– Папа, я тебя умоляю! – отозвался из кухни Бравик.
Домашние всегда следили за Бравиком – чтобы он не очень полнел. С самого детства. Восьмилетним толстячком, сидя за семейным обеденным столом, маленький Гриша медленно, как бы небрежно, мазал кусок хлеба маслом, поддерживал разговор с мамой, 'рассеянно' отвечал, а сам молниеносно переворачивал в пальцах хлеб, как опытные картежники переворачивают колоду, и так же медленно начинал намазывать с другой стороны.
Когда Грише было десять, родители приехали навестить его в пионерском лагере.
– Мальчик, – позвал Израиль Борисович пробегавшего мимо пионера. – Мальчик, ты Гришу Бравермана знаешь? Из второго отряда?
– Ага, – ответил пионер и закричал: – Сорок два! Сорок два! Иди сюда! К тебе родители приехали!
Подошла пионервожатая.
– Вы к кому, товарищи?
– Мы к Грише Браверману, – сказал Израиль Борисович. – Скажите, девушка, а что значит 'сорок два'?
– Ну, понимаете, товарищи… – пионервожатая помялась. – Детям свойственно давать прозвища сверстникам.. Мы не видим в этом ничего страшного…
– А почему у моего сына такое странное прозвище? Что же, его все так и зовут – 'сорок два'? Нет, разумеется, ничего страшного… Но почему, если не секрет?
– Да, вы знаете, так и зовут. Весь лагерь. Понимаете, недавно у нас было контрольное взвешивание… Ребята его возраста – двадцать три килограмма…
Двадцать пять. А Гриша – сорок два.
Бравик принес Никону большую кружку крепкого, свежезаваренного чая с лимоном.
Никон уже сидел в кресле под торшером и разговаривал с Израилем Борисовичем.
– Тебе, конечно, виднее, Володя, – говорил отец. – Но кому и когда помешала кандидатская?
– Не нужно мне все это, Израиль Борисыч, – отмахнулся Никон. – Не по мне это.
Это же надо при кафедре тереться, тому угодить, этому угодить…
– М-да? – с сомнением сказал отец. – Я вообще-то полагал, что для этого нужно работать… Ну, тебе виднее.
– Я высшую категорию получил? Получил. Пусть вон Бравик у нас защищается…
Бравик, когда у тебя апробация?
– В декабре, – сказал Бравик, поставил на столик кружку с чаем и сел в кресло напротив Никона. – Слушай, Никон, а вот как ты думаешь – может доктор медицинских наук быть толстым? Имеет право?
– Не… – сказал Никон, подумав. – Доктор наук – нет. Вот член-корреспондент уже может. Точно может… А доктор наук не может.
И он подмигнул Израилю Борисовичу. Тот подмигнул в ответ.
– Ну, давай по коньячку, – сказал Никон, шумно отпив из кружки.
– Пап, ты будешь? – спросил Бравик.
– Разве что рюмочку, – ответил с дивана отец.
Бравик встал, принес из кухни третью рюмку, налил отцу коньяка и подал.
– Ваше здоровье, Израиль Борисыч, – отсалютовал Никон из кресла.
– Твое здоровье, пап, – сказал Бравик.
– Ваше здоровье, ребята.
Они отпили по глотку.
Отец поставил рюмку на подлокотник дивана, взял 'Огонек', раскрыл и стал читать, время от времени поглядывая на телевизор.
Шел фильм 'Июльский дождь'. Бравик тоже любил этот фильм. Жаль, его редко показывали. Там молодой Визбор пел 'Спокойно, дружище, спокойно… И пить нам, и весело петь. Еще в предстоящие войны тебе предстоит уцелеть…' Хороший фильм, неспешный, уютный. Очень 'московский' фильм.
Но отец даже и в телевизор толком не смотрел, и 'Огонек' не читал – так, проглядывал. Отец получал неторопливое удовольствие. …Идет фильм 'Июльский дождь', полрюмки армянского коньяка, покой, неяркий свет торшера, сын с товарищем толковые, дельные ребята – собираются сыграть партию в шахматы, Галя скоро вернется из театра. Все хорошо…
– Бравик, ты слышал – Гаривас журнал открывает. – Никон искал по карманам зажигалку.
– Какой еще журнал?
Бравик расставлял на доске фигуры.
– Журнал! Настоящий журнал. Он будет редактором. Правда, ты чего – не слышал?
Никон закурил.
– Что за чушь? Какой еще журнал? Никон, сегодня белыми… Кто ему позволит открыть журнал? У нас, слава богу, не Америка. Ходи.
Никон пошел. Бравик поставил пешку на e4.
– Ничего ты не знаешь. Не интересуешься, – сказал Никон. – Как, однако, оригинально начинается партия… Гаривас открывает независимый журнал. В стране теперь свобода. Они открывают журнал 'Время и мы'*. Там их целая компания…
Его дружки-диссиденты и Тёмка Белов.
Бравик с Никоном быстро разыгрывали начало. Бравик начинал с равнодушным видом, он надеялся, что Никон попадется на 'дурацкий' мат. Такое бывало. Но Никон не попался.
– Что я тебе – мальчик, что ли… – тихо проворчал Никон.
– Зря Гаривас с ними дружит, – неодобрительно сказал Бравик. – Больно храбрый Гаривас. Эту лавочку скоро прикроют… Какая свобода? Какая тут может быть свобода?
Никон пошел ладьей на e1, Бравик передвинул пешку на e5.
– Может, – уверенно сказал Никон. – Просто 'Московские новости' не читаешь. В стране теперь свобода… Ты знаешь, что Бехтерева убили, потому что он сказал, что Сталин – шизофреник?
– Чушь, – сквозь зубы сказал Бравик. – Не был Сталин шизофреником… Он вообще был на порядок проще, чем о нем теперь пишут. За 'Московскими новостями' всегда очередь. Мне некогда стоять в очередях… Ты верхогляд, Никон. Почему ты такой верхогляд, а? Бехтерева убили, потому что он занимался теорией массовых психозов. А весь этот режим – сплошной массовый психоз. А ты – верхогляд… И потом, 'Время и мы' – это израильский журнал. Там Поповский редактор. Ты читал его 'Тысяча дней академика Вавилова'?
– Не… Не читал. Некогда… 'Время и мир'! Точно – 'Время и мир'. Ошибочка…
Но – независимый журнал. Ты, Бравик, пессимист.
Никон налил себе рюмку и пошел слоном – a4-b3.
– А ты разгильдяй, – сказал Бравик. – Что за херню ты докладывал на Обществе?
– В чем дело? – холодно спросил Никон.
– 'В чем дело'… Слышь, Никон, не надо модничать! Ты статей, что ли, морозовских начитался? У тебя еще ни фига нет отдаленных результатов! Ты посдержаннее себя веди… Какие, на хрен, пункционные
