– Прием! – сказала Наташка, достав маленькую черную 'Моторолу'.
– Он прошел? Прием! – послышался из рации искаженный голос Расула.
– Да, спустился. Порядок, Расул. Прием.
– Какое время, прием? – спросил Расул.
– Девять сорок три, – сказала Наташка. – Оувер.
И положила рацию в карман.
– Пойдем, чаю выпьем, – сказал он, вынул руки из темляков и воткнул палки в снег. Потом поднял на лоб очки и расстегнул куртку. Из-под куртки шел пар. Он стащил пластиковый шлем и вытер шершавой перчаткой мокрый лоб.
К ним подошел Зубков. Зубков сам профессионально катался, а еще он был редактором модного журнала для всевозможных экстремальщиков.
– Привет, – сказал Зубков. – Молодец. У тебя третий результат будет, наверное.
– Привет, Тёма, – сказал он. – Откуда знаешь?
– Да я трусь возле судейства весь день, – сказал Зубков ухмыляясь. – Все слышу, все знаю… Тебя киевлянин обошел, и Рессон. А остальным ты накатил. Молодец.
Там еще человек пять спустятся, но это любители. Анисимов тоже тебя сделал бы, но он не приехал… Хорошие перчатки. Где покупал?
– В 'Доломите', – сказал он. – А Андрюха где? Я его вроде видел утром.
– Мосье Каменев снимает, – утомленно сказал Зубков. Было видно, что накануне Тёма, в чегетских традициях, до упора развлекался в баре с трогательным названием 'Deep Purple'. – Наверх поехал… Тебя, кстати, снять хотел. Если хорошо получится, я тебя на разворот помещу. Не возражаешь?
– Валяй, – сказал он. – Помещай, мосье Зубков. Пошли с нами, чаю попьем.
Через полчаса он, Зубков и Наташка стояли в густой толпе лыжников и зрителей.
Объявляли результаты. Его фамилия прозвучала третьей.
– Молодец, – сказал Зубков. – Быть тебе на развороте. И еще короткое интервью.
Строк на сорок… Идите, призер. Вас ждут заслуженные почести.
И подтолкнул его к пьедесталу.
Он осторожно ступил тяжелыми ботинками на скользкий, наспех сколоченный помост, пожал руки киевлянину и Рессону.
– Третье место занял, – торжественно крикнул в микрофон парень в BASKе, – Александр Берг, Москва!
Испанская партия, декабрь 88-го
'ШАХМАТЫ В ПЯТНИЦУ'
Папе с любовью
Отец спросил Бравика:
– Ты ждешь кого-то?
– Никон звонил, – сказал Бравик. – Сказал, что он недалеко, на Балаклавке. Скоро заедет.
Бравик, сопя, сдвигал кресла к журнальному столику.
– Я вам не помешаю? – спросил Израиль Борисович.
Он собирался смотреть телевизор.
– Ну что ты, пап, – сказал Бравик. – Никон не по делу, он просто так. Мы поговорим, в шахматы сыграем… Можно взять твой коньяк?
– Конечно, конечно… Бери. Ты вроде говорил – Володя больше у вас не работает?
– Он перешел в Первую Градскую… – Бравик поднес торшер к столику. – Он, папа, теперь большой человек. Старший ординатор.
– Он защищаться-то думает, твой большой человек?
– Нет, не думает, – покачал головой Бравик. – Не хочет. Говорит, что ему это не нужно. Может, и не нужно…
– Какая у него категория?
– Высшая… Пап, а тройник где?.. У него высшая категория. Через несколько лет станет заведующим, а большего ему и не нужно. Наш Никон не честолюбив. То есть абсолютно… Я его недели три не видел. Нет, правда, мы тебе не помешаем?
Это был пятничный вечер. Мама пошла в театр, на Таганку, на 'Деревянных коней', а Бравик с отцом холостяковали, сами приготовили ужин – поджарили шпикачки, которые отец купил в 'Праге', открыли банку соленых огурцов, болгарское лечо.
Поели, Бравик помыл посуду Отец хотел посмотреть телевизор, показывали 'Июльский дождь' с Визбором и молодой Ураловой.
Это был тот редкий вечер, когда отец оказался дома уже в шесть часов. Обычно он возвращался из института к восьми.
Бравик взялся было читать статью Морозова в 'Урологии и нефрологии' (интересная, новаторская статья, пространная, живая… но к опусам доктора Морозова Бравик относился скептически еще потому, что сам Морозов ему не очень нравился – Бравик не любил маниакальных людей), но тут позвонил Никон и спросил, можно ли ему заехать. И Бравик стал готовить для них с Никоном 'уголок'. Он всегда, когда приезжал Никон, готовил 'уголок'. Сдвигал кресла к журнальному столику, включал торшер, ставил на столик пепельницу для Никона, пару рюмок, коньяк, блюдце с нарезанным лимоном и шахматы – если Никон был не прочь сыграть.
Сам Бравик спиртного почти не пил, но ставил рюмку и для себя и растягивал эту рюмку на весь вечер. 'Ну ты и зануда…' – говорил Никон, глядя на то, как Бравик лихо расправляется со своей рюмкой.
Иногда они играли в шахматы, иногда просто разговаривали, а Никон при этом просто выпивал.
Бравик был человек несветский. Он редко ходил в гости, вот разве только у Сеньки Пряжникова бывал почти каждую неделю. Младший брат Бравика, Паша, жил у своей жены. А Бравик жил с родителями в Чертаново и поэтому редко принимал гостей. Но Никон, Сергеев и Тёма Белов к нему заходили на огонек.
– А что Володя делал на Балаклавке? – спросил отец.
– Он в спортзал ходит… Бугай такой… Штанги тягает, гири…
– Тебе бы тоже не помешало…
– Что 'не помешало'?
– Физкультура бы тебе не помешала, Гриша. Можно по утрам делать пробежки…
– Ой, папа, я тебя умоляю…
Бравик был низкорослый, полный, не любил всякой физкультуры, не участвовал в походах на байдарках по Оке, опасливо косился на Сашку Берга, когда тот возвращался со своих гор и показывал всей компании фотографии каких-то немыслимых круч… И на Никона Бравик тоже опасливо косился – на Никона, громилу и драчуна. Никон ходил по вечерам в зал тяжелой атлетики в Битцевском спорткомплексе. 'Иначе я начинаю толстеть', – говорил Никон.
Никакой физкультуры Бравик не признавал. Он почти не пил, не курил, он был холост, его не интересовали 'приключения тела'.
Зато он очень много оперировал, делал сложные пластики, выстаивал по шесть-семь часов у операционного стола. Он в двадцать пять лет защитил кандидатскую, у него была на подходе докторская, и отец был им вполне доволен.
Вскоре пришел Никон.
– Привет, Бравик, – сказал Никон. – Здрасьте, Израиль Борисыч.
– Сколько лет, сколько зим, – приветливо сказал отец. – Давно тебя не было, Володя.
Никон снял ботинки и стал осторожно снимать куртку – он едва помещался в маленькой прихожей.
– Все, Израиль Борисыч! Поменял я место работы, – сказал Никон.
