общем, лыжи… И еще Саша встретил, когда шел сюда, несколько человек, говоривших по-английски, – они тоже несли прокатные лыжи. И вполне приличные лыжи, 'Хэд-хот' и 'Саломон'. Может, где-нибудь во Французских Альпах такие лыжи показались бы антиквариатом, но вот в Крылатском, к примеру, таких лыж никто стесняться бы не стал. Крепеж на них стоял 'маркеровский', допотопный, но лыжи все же были человеческие. И прокатные это были лыжи, прокатные – Саша видел трафаретные номера на задниках, – однако же совсем не такие, какие выдали нашим.
Соотечественники стояли на утоптанном снегу с убогим инвентарем в руках и были, судя по всему, вполне довольны. Только Сахарову достались очень даже пригожие 'Россиньоли'. И ботинки на ногах у Сахарова были приличные, 'Динафит'. Но Саша этому ничуть не удивился, он давно понял, что Сахаров – это такой парень, каких рожают в рубашке, а хоронят на Новодевичьем. Но остальные смотрелись как сироты.
Один к одному. Плакать хотелось, на них глядя. Всем выдали одинаковые, салатного цвета, древние 'Полспорт' с неавтоматическим крепежом. С таким античным крепежом, у которого вращающаяся круглая 'пятка' с металлическими пружинами. И еще нашим выдали ботинки – одинаковые, жуткие, темно-синие 'Райхл' времен плана Маршалла и освоения целины. С двумя застежками скобкой, как у ботинок для младенцев.
– О! А вот и наш чемпион! – бодро провозгласил старшой, завидев Сашу. – Ну, как нас экипировали, Александр? А? Красота!
Да уж, красота, подумал Саша. Краше в гроб кладут. А, ладно, сойдет. Все равно они в этом ни хрена не понимают. Все равно они после Боровца кататься никогда не будут. Да они и здесь-то особенно кататься не будут. Поковыряются сейчас часокдругой, изваляются в снегу и пойдут в отель ждать обеда.
– Вот и тренер наш, – сказал старшой. – Товарищи, это наш, можно сказать, наставник. Товарищ Кралев, мы вас приветствуем!
Чернявый крепыш в комбезе 'Карбон' обошел Сашу сзади и пожал руку старшому.
– Товарищ Кралев у нас учился, все уже про него узнали, – объявил старшой. – Товарищ Кралев закончил институт физкультуры имени Лесгафта. Точно, товарищ Кралев?
– Да, здравствуйте, – с еле-еле заметным акцентом сказал крепыш и коротко глянул на Сашу. – Да, в Ленинграде учился. Сейчас поднимемся на склон, я прошу всех точно выполнять, что я буду говорить.
Потом инструктор раздал всем закатанные в пластик пропуска на шнурках. На синих пропусках было пропечатано поверх силуэта спускающегося лыжника – 'ДК ПО
ТУРИЗЪМ. ВЪЖЕНИ ЛИНИИ. ЛИФТ-КАРТА. 26.02.84 – 10.03.84'.
Саша повесил пропуск на шею.
– Как мое оборудование? – деловито спросил Сашу Сахаров. – Все как надо? Я со здешним кладовщиком пошептался. Обслужи, говорю, с особой заботой. Потом, говорю, сочтемся. Видишь – кажется, что-то приличное дал.
– Жаль, что ты за всех не пошептался, – сказал Саша. – В такое говно наших обули, что смотреть больно.
– Я так и понял, – кивнул Сахаров. – Почему-то так и подумал. Я пока в твоих горнолыжных делах не разбираюсь, но я так и понял. Слушай, Берг, мне кажется, что тут некоторая дискриминация. Я точно видел, что западникам давали оборудование поновее. Что-то тут наших задвигают.
Группа потянулась к станции, крепыш шел впереди и что-то объяснял старшому.
– Ладно, пошли, – сказал Саша. – Тебе-то хорошие лыжи дали. И ботинки тоже неплохие. Я тебе вечером расскажу про инвентарь. 'Эквип' – это дело очень важное…
Уже заходя в дверь станции, Саша обернулся и заметил, что женщина в черной шубе из искусственного меха уходила по дорожке между соснами. Она шла, сунув руки в карманы шубы, и пинала ледышку. Саша мельком подумал: когда все стояли у пункта проката, у этой женщины не было лыж. Она прошла со всеми до станции, потом приотстала и теперь уходила по дорожке между соснами… И еще Саша подумал, что хоть он и не видит сейчас ее лица, но она улыбается. Так ему показалось. Она не стала брать лыжи в пункте проката, она просто пошла погулять по горному зимнему лесу, и ей было хорошо и беззаботно… Так ему показалось, хоть он и видел ее сейчас со спины и она была уже довольно далеко, метрах в пятидесяти.
Сахаров сказал с лестницы:
– Ты чего замер? Пошли, а то отстанем.
Саша перехватил лыжи поудобнее и начал подниматься по бетонной лестнице, стараясь не греметь ботинками.
Внутри станции гудели моторы, вращалось под потолком огромное, лоснящееся от машинного масла колесо, погромыхивали, легонько сталкиваясь, оранжевые шестиместные гондолы с полусферами из исцарапанного оргстекла. Гондолы подплывали одна за другой к короткому перрону, на полминуты задерживались, в них поспешно садились люди, торопливо рассовав лыжи в специальные гнезда по бокам гондолы.
Саша споро устроился на скользком пластмассовом сиденье и помог Сахарову пристроить между ног палки. За их спинами контролеры отработанными движениями пристроили еще трех человек. Гондола качнулась и выплыла из полутьмы перрона под яркое солнце и нависающие с двух сторон разлапистые сосновые ветви. Сразу наступила тишина. Слышны были только сопение Сахарова, тихое поскребывание ботинок по полу и скрип троса над крышей гондолы.
Все это было полчаса тому назад, а сейчас Саша стоял на плоской вершине и радостно смотрел вокруг. 'Вокруг' было таким же непривычным, как и все в Боровце.
Никогда прежде Саша не катался в таких горах. Он почти всегда катался на Кавказе. Реже катался в Кировске и раза два катался в Карпатах. На Кавказе было величественно и высоко. Баксанское ущелье было тем местом, где твердь земная частью раскололась до глубин, а частью вздыбилась до седых небес.
Впечатлительный человек там чувствовал себя мелкой, ничтожной насекомой. И на Домбае, хоть там было поуютнее и не так сурово, человек тоже чувствовал себя ничтожной крохой в огромных горах. А в заполярном Кировске всегда, даже в конце марта, был такой колотун, что катание было практически подвигом. В странном городе Кировске, кроме голых скал, снега и унылого городского панельного пейзажа, не было ничего. Ни альпийских лугов, ни полутемных баров, ни комфортабельных отелей. Север, он север и есть. Хибины. Кольский, мать его, полуостров. На север – Баренцево море, на юг – Белое. 'Там в горах – апатит, его надо добывать. Апатит его в хибину мать…' Те, кто приезжал в Кировск, ощущали себя мужественными людьми, настоящими авантюристами, полярниками, а никак не туристами на горнолыжном курорте.
Здесь же было плосковато, укатано, безопасно. Мило. Склоны ровнялись специальными горными вездеходами на широченных ребристых гусеницах (Саша вспомнил огромные чегетские бугры, вспомнил плотный, по колени, а иной раз и по пояс, 'целяк' между 'Миром' и 'Кругозором', вспомнил изрытый лыжами водянистый фирн между 'Кругозором' и 'Азау' и подумал, что там эту европейскую технику никто не увидит еще лет тридцать). Саша впервые посмотрел на эти вездеходы вблизи. Он и прежде слышал про ратраки, видел их в журналах и фильмах, а вблизи увидел десять минут назад, на верхней очереди канатки.
'Ну вот, – подумал Саша. – Вот я и здесь. Сподобил, стало быть, Господь…' Десять минут назад он оставил группу возле станции канатки и поднялся сюда на бугеле.
Инструктор, товарищ Кралев, построил Сашиных соотечественников в шеренгу и показывал, как надо вставлять ботинок в крепление.
– А вы? – спросил инструктор Сашу и посмотрел на его 'Атомики'. – Вставайте со всеми, я сейчас буду показывать спуск плугом. На первом занятии очень важно правильно все запоминать, да.
– Я плугом уже умею, – сказал Саша. – Я выше поднимусь, если можно.
Товарищ Кралев еще раз коротко глянул на 'Атомики', на Сашины очки 'Карера', все понял и равнодушно кивнул.
Саша улыбнулся соотечественникам, приветственно махнул рукой в перчатке – мол, спортивных успехов вам – и пошел к короткой очереди на бугельный подъемник.
Бугель вытащил его по накатанной километровой лыжне между торчащими из снега рододендронами на плоскую вершину.
