мере, такого не случалось. Если человек заболел горами, то это стоящий человек.
Группа еще раза два выезжала на экскурсии. Саша зашел к старшому, занес блок 'Мальборо' и бутылку виски ('Виктор Иванович, это так, просто. За уважение, так сказать…'), естественно, его от экскурсий освободили. Иваныч даже разрешил им с Серегой самостоятельно съездить в местечко Миловец.
Поехать туда Саше ворчливо посоветовал товарищ Кралев:
– Грамотно катаетесь, да… Надо поехать в Миловец, там хорошие склоны, да. Тут ехать недалеко, на такси вы поедете за получаса…
Еще инструктор рассказывал Саше, как катался, когда учился в Ленинграде:
– Короткие трассы, конечно, да… Но время было хорошее. Я Ленинград запоминаю с добром. И очень всегда красивые девушки в Ленинграде. Я там скучал по горам, а когда возвратился за Болгарию – в Союзе интереснее, хотя много очередей, плохо с продуктами. Мы с друзьями из института катались в Кавголово и Коробицыно.
Однажды вечером, в ресторане номер два, Саша не сдержался. Всем давно уже принесли грейпфрутовый сок и фигурные бутылочки кока-колы, а на столы советской группы все не несли. А Саша не любил есть всухомятку. Он вопросительно смотрел на двух официантов, которые всегда обслуживали их столы, но те Сашу не замечали.
Стояли возле низкой сцены, где по субботам и воскресеньям играл ансамбль из трех гитаристов, аккордеониста и барабанщика (играли, кстати, классно – 'АББА', и 'Смоуки', и болгарскую народную музыку здорово играли), и вполголоса переговаривались между собой. Саша немного подождал, потом встал, подошел к официантам и веско сказал:
– Чо стоим, ребята? Работы нет? Быстренько – попить принесли, да?
Официанты что-то негромко проворчали, один сказал 'аз не разбирам', но сок и кока-колу принесли.
– А чего ты удивляешься? – сказал в номере Серега, когда Саша поделился с ним своими наблюдениями. – Западники платят твердой валютой. Это во-первых. Вовторых, вся здешняя обслуга развращена общением с иностранцами. Западники чаевые дают. Ты видел, чтобы наш человек давал чаевые? И я не видел. Но даже не в этом дело. Они на наших отыгрываются. Этот, которого ты в ресторане одернул, отыгрывается. Инструктор наш заботливый тоже отыгрывается. А у чехов вчера все просто на лицах было написано.
– Да за что отыгрываются-то?
– За все. За Варшавский договор, за шестьдесят восьмой год, за советскую жопу, под которой они живут. Нет, не все, конечно, отыгрываются. Я тут говорил с несколькими болгарами – нормальные люди, хорошо к русским относятся. Они вообщето приветливые. Но некоторые отыгрываются. Датчане им ближе и роднее. А наши вроде как – с суконным рылом в калашный ряд. Наши одеты кое-как, в номерах консервы жрут, на витрины пялятся, как баран на новые ворота. А здешние над этим посмеиваются. Ты не думай, что это просто так – старые лыжи, сок вовремя не принесли… Это они так тонко показывают свое пренебрежение.
– Да уж, тонко, – сказал Саша. – Один рожу воротит, другой сок не несет, третий издевается. Тоньше некуда.
Конечно, не стоит думать, что группу в Боровце окружали исключительно люди недобрые, высокомерные и нерадивые. Болгары Саше нравились. Веселые, открытые люди. Разговорчивые и радушные. Саша все не мог привыкнуть к тому, что когда они говорят 'ни', то кивают, а когда говорят 'да' – качают головой из стороны в сторону. То есть все у них было наоборот.
Саше нравились администраторши в отеле – все как на подбор густоволосые, яркие брюнетки, молоденькие и белозубо-улыбчивые. Нравился старик в тельняшке, треугольником синевшей в проеме овчинной куртки, – старик расчищал от снега дорожки перед отелем и каждый раз, завидев Сашу (он почему-то его выделял), поднимал сжатый кулак в жесте 'рот фронт' и весело кричал: 'Добър ден, братушка!' Особенно Саше понравился старинный знакомый Михалыча Тодор Благоев. Саша на седьмой день зашел после катания в представительство 'Балкантура' и нашел там невысокого, коренастого, смуглого мужика с красивой сединой в смоляных волосах.
Едва Саша успел произнести фамилию Михалыча, как Благоев засиял, стиснул Сашину руку, обнял и представил Сашу всем сотрудникам представительства. Потом усадил Сашу в кресло, сварил ему кофе и стал расспрашивать, хорошо ли разместили группу, нравится ли Саше питание в отеле, нравятся ли ему трассы. Саша ответил, что все чудесно, передал Тодору записку от Михалыча и рассказал что знал, как его бывший тренер живет-поживает.
Благоев внимательно слушал, кивал, улыбался, сказал, что Михалыч был большим спортсменом – 'добър спортист, великолепен скиор!', и хотя в те годы советские горнолыжники очень уступали западным, однако Михалыч обратил на себя внимание французской спортивной прессы, когда показал шестой результат на 'гиганте' в Шамони.
Благоев спросил, на чем Саша катается. Саша скромно ответил – на 'Атомиках'.
Благоев одобрительно кивнул, сказал, что у него есть трехлетние 'Россиньоли' без крепежа и что он подарит их Саше. Опять вспоминал Михалыча и то время – 'Матерь божья, знал бы ты, на чем мы тогда катались! Австрийцы и французы нас зауважали, когда увидели, на каких гробах мы катаемся!..' Поговорив с Сашей, Благоев хлопнул его плечу и сказал, что должен отужинать с учеником своего старого друга, что они сейчас пойдут в отличный ресторанчик, но чтобы Саша оставил бумажник в номере, потому что Благоев угощает и никаких разговоров быть не может. И такой он был славный и искренний мужик, что Саша без возражений принял его приглашение и пошел в маленький, обставленный в национальном стиле ресторан.
Там были грубые деревянные столы и тяжелые стулья, на стенах висели серпы, старинные медные сковороды, связки лука и цветастые коврики. Саша с Благоевым пили ракию, ели 'доматена супа', 'шопски салат', 'кюфте от овче месо' – было страшно вкусно.
Так что хватало вокруг хороших людей. Но и все нехорошее тоже обращало на себя внимание. А Серега (тот еще, между прочим, крендель – далеко не фраер, в людях неплохо разбирался) сказал за вечерним стаканчиком виски:
– Знаешь, я давно понял кое-что. Иной раз человека надо как-то осадить, что ли.
Одернуть. Вот смотришь иной раз – ну скотина же совершеннейшая. А поведешь себя твердо, посадишь его на жопу – он тебя зауважает и начнет себя вести прилично. И потом окажется, что это нормальный, приличный человек…
Саша тогда вновь вспомнил Сенькины рассуждения о людях. А еще вспомнил, как он и Вацлав пили 'Агдам' с колхозными шоферами. С теми самыми шоферами, которых за несколько дней до этого лупили по мордасам.
Серега Сахаров окончательно открылся. Он не трепло был, не из тех, что норовят откровенничать с каждым встречным-поперечным. Но поговорили однажды хорошо. На восьмой день поговорили. И все окончательно встало на свои места. Саша и без того уже знал, что никакой Серега не подонок, не комсомольский карьерист.
Понимал, что он просто нормальный прагматик, трезвый человек. А тут еще поговорили – и Саша Серегу понял, и вполне одобрил его жизненную позицию.
– Сань, у каждого есть свое реноме. Амплуа, так сказать, свое… – медленно сказал Серега, помахивая перед Сашиным носом тлеющей сигаретой.
Серега в тот вечер хорошо набрался; они в номере выпили, потом спустились в бар, там тоже выпили ракии, потанцевали. Саша – с Раей, она, кстати, здорово танцевала танго, по-настоящему, забавно было, что эта мышка серенькая умеет танцевать танго. А Серега, представьте, отрывался с толстухой Леной с Трехгорки – та довольна была страшно, еще бы, видный парень пригласил, и она выплясывала – будь здоров! -…Я, скажем, в институте считаюсь карьеристом. Ну да, все так. Но ты понимаешь – я просто играю по правилам. Ты где живешь?
– На Ленинградке, – сказал Саша и закурил 'Кент'. – С родителями. У нас бабушка умерла в позапрошлом году. Осталась кооперативная квартира на 'Соколе'. Мои хотят туда переехать. А я чтобы сам жил. Хотят мне квартиру оставить. Я, наверное, женюсь скоро, Серега.
– О! На Ленинградке! – внушительно сказал Серега и поднял указательный палец. – А я на Юго- Западной, в общаге. В 'кресте'. Я из Ташкента. Не, не, ты погоди!.. Я ведь не жалоблю тебя – мол, из глубинки, то да се… Просто у одних одно, у других другое. Каждому приходится стартовать со своего
