Пойдем, покурим. Поговорим.
Романова вяло улыбнулась и сняла руки с плеч Вацека.
Опять зазвучало танго. Гарик с Галкой быстро обнялись, они что-то говорили друг другу, Гарик целовал Галку в ухо. Гарик, лысеющий толстячок, про которого Галка еще пятнадцать лет назад сказала: 'Единственный настоящий мужик среди этих ковбоев Мальборо…' Боря Полетаев танцевал с Нинкой – она возвращала Борины руки со своих ягодиц на талию и гладила Борю по щеке.
'Девчонки как сговорились – все без мужей', – подумал Вацек.
Они с Романовой прошли между танцующими на балкон, Вацек галантно усадил Романову на табурет. Ванька спал в шезлонге и тихо постанывал.
– Переверни его на бок, – сказала Романова.
– Зачем? – не понял Вацек.
– За тем, – деловито сказала Романова. – Переверни. Он очень быстро нажрался. Я видела. Не надо на спине. Он уже блевал? Нет? Переверни его на бок!
Вацек опустил спинку шезлонга и перевернул Ваньку.
– Ты выпьешь? – спросил он.
– 'Налить вам этой мерзости? Налейте…' Выпью.
Вацек нагнулся, взял бутылку массандровского портвейна. Ленка подхватила с перил стакан и протянула Вацеку.
Темнело. Стало прохладнее. После комнаты и танго – совсем хорошо.
– Гариваса все нет, – сказала Романова.
– Уж полночь близится, а Вовика все нет…
Вацеку всегда нравилась Романова. Она, в отличие от Галки, никогда не устраивала сцен.
Галка всем устраивала, и Романовой тоже – 'Холодная сука!..' Галка была чересчур изобретательна. 'I want it all, I want it now!' Кареглазая смуглая Галка некогда попыталась утащить в постель белокожую пепельноволосую Романову. 'Обойдешься', – спокойно ответила ей Романова, Вацек слышал из соседней комнаты, это было на турбазе в Звенигороде.
Ленка была сдержанным и доброжелательным человеком, мастером спорта международного класса по лыжным гонкам. Она рано вышла замуж – на третьем курсе.
Ни с кем из компании у нее ничего не было, а с Гаривасом – было.
– И ничего, – сказала Романова. – Он еще приедет.
– Он еще покажет, – зачем-то сказал Вацек.
– Что покажет? Ах, покажет… Да. Покажет. Он всю жизнь показывает.
– А чего в нем такого особенного? – ревниво сказал Вацек.
– Ты сам знаешь… Но это не важно… У нас, – Романова кивнула в сторону комнаты, – куда ни плюнь, попадешь в особенного. Укомплектованы страстями по самое не могу. И все друг на друге завязаны. Вот черт! Все друг на друге завязаны! Не сейчас, так когда-то. А Вовка для наших – как та точка, которую ловят глазами, когда крутят двадцать четыре фуэте.
– Ленка, а что у тебя с ним не срослось? – грубовато спросил Вацек.
Романова слегка удивленно посмотрела на Вацека и ответила:
– Он трус.
– Да ладно!
– Помнишь, как я замуж вышла? – задумчиво спросила Ленка.
– Конечно, – кивнул Вацек. Он до сих пор чувствовал досаду от того, что их милая Ленка стала женой какого-то неизвестного поца.
– Это был обычный, нормальный студенческий 'замуж', – сказала Романова. – Через год Антон родился. Через пять лет развелись. Два года спали врозь. Тут Гаривас вспыхнул. Загорелся. Увез нас с Антошкой к себе. Потом поехали в Новый Свет. В августе.
– А потом?
– Потом он испугался. Дрянь. Слабак. Антошка к нему сразу привыкать не пожелал.
Родители мои уперлись. Вовка же инфантилен! Дарить – умеет, помогать – умеет. А свою жизнь менять – не умеет.
– Развели вы вокруг него… – недовольно сказал Вацек. – Пуп земли. Красноармеец Сухов…
– Зато он всех объединяет, – неожиданно рассмеялась Романова. – Его все любят, и он всех объединяет!
– 'Даже память не обязательна для любви… Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними – любовь. Единственный смысл, единственное спасение…' – замогильным голосом сказал Вацек.
Романова светло улыбнулась и растормошила Вацеку волосы.
– Верно, – сказала она. – И нечего вспоминать плохое.
– Знаешь, что я тебе скажу. – Вацек поставил стакан на пол, взял Ленку за руку и поцеловал прохладную ладонь. – Женщина не должна быть такой умной. Машина думать не может – машина должна ехать.
– Вацек! – Галка выглянула на балкон. – Вацек! Быстро! Растащи их!
Вацек раздраженно поморщился и шагнул за Галкой. Он много лет разнимал Гарика с Майклом, потому что те начинали с литературы, а заканчивали старыми обидами.
Когда Вацек вошел, Майкл с Гариком уже сопели по разным углам, их разнял Витя.
– Ну, чего ты, Гаря. – Витя держал Бравика за локоть и успокаивал. – Конечно, поколение ему обязано. И мы обязаны.
Наверное, Майкл прошелся по кому-то из светочей, 'делать жизнь с кого'.
– Никто, видишь ли, никому не обязан, блядь. – Гарик Браверман слабо вырывался.
– Он воевал, он сидел, он литературу делал. А ему никто не обязан! Ты ведь, мать твою, и детям своим так станешь объяснять – что никто никому ничем не обязан! А существует только индивид, белокурая бестия, с ее сраными воззрениями и сраными достижениями!
– Да не воевать же надо было, баран! А семью спасать! Себя спасать! – выкрикнул Майкл и попытался вернуться к барьеру, но Нинка твердо усадила его на диван. – Не было в той войне победителей! Не было! Ты-то не дед-пердед, живот в орденах, ты-то должен понимать! Это потом навертели вокруг мифологии! Одно рабство победило другое рабство! Он за Эльбу мог уйти! Мог – и опять себя в рабы записал! И детей своих в рабы записал!..
Но они уже успокаивались. У Бравика имелся очень типичный комплекс – 'воевал, сидел, делал литературу'. Вацек, по простоте душевной, не раз пытался объяснить Бравику, что раз уж на то пошло, то людям пристало только делать литературу, а на остальное людей обрекала жуткая эпоха и брутальная самопожирающая страна. Но Бравик, кажется, в детстве не доиграл в войнушку. Бравик, прекрасный хирург, ощущал себя неполноценным. А может быть, так испытывал вину перед теми, кого почитал. Бравика вообще надо было отправить за впечатлениями к Вите Князькину.
Витя не сидел, не писал, но навоевался досыта. Но они бы друг друга не поняли.
Все-таки Бравик был умственный, а Вите муторно было вспоминать политотделы, дизентерию, то, как он штык-ножом отрезал голову своему комэску – голова держалась на кожном лоскуте, иначе извлечь тело из расплющенного вертолета было невозможно…
– Гариваса на тебя нет, романтик долбаный, – зло, но уже негромко сказал Майкл.
– Он бы тебя укоротил.
– Сталина на меня нет, – огрызнулся Бравик.
Галка, досадливо поджав губы, меняла пластинку. Нинка придерживала Майкла за плечо и по- матерински смотрела на него.
Нинка жила между Москвой, Хайфой и Нью-Йорком. В Хайфе жили родители. Нью-Йорк она обожала так, как могут обожать его только люди, полжизни прожившие при советской власти. А в Москве жил Мишка, в которого злоязыкая Нинка была – тайно для Мишки и явно для всех – влюблена с первого курса.
'Рядом с Мишей я чувствую себя мужчиной!' – смеялась Нинка, пока у нее была еще охота смеяться.
Вацек оглядел гостей.
