Вера рассмотрела, что Полетаев умен, добр и немелочен,
Полетаев радостно узнал, что принцесса заботлива и домовита… Они, черт побери, поженились.
Возле Рождественского бульвара Полетаев остановил такси.
“Подловил ”,- как говорила Катя.
Когда он бывал с Катей, то такси старался не останавливать. Объяснял, что такси – изредка допустимое излишество. Если Катю встречал после студии Полетаев, то они ехали домой на метро. Когда встречала Вера – на машине. Вера почти всегда брала машину – она раньше уходила.
Итак, папа – метро. Мама – машина.
Папа зимой носил серое пальто реглан. Летом, осенью и весной – летную кожаную куртку. Пятью сантиметрами выше правого кармана куртка была грубо и прочно заштопана.
(Туда однажды угодили две пули, пээмовский калибр. Это
Эдик-Покер, разгильдяй, со своей форс-группой чистил
Нижнюю Масловку. Пастор лежал в госпитале с пневмонией, и вместо Пастора Городецкий отдал Эдику Полетаева. Эдик шел, говорил в рацию, закомандовался, увлекся, а из-за угла сберкассы вышел армейский рейд с “Кедрами ” на изготовку.
Полетаев успел повалить Эдика за обугленный остов “
Москвича ”, но в него попали, и от страшного, ломающего удара в подреберье он больше минуты не мог дышать… Под кожанкой был кевлар, Эдик перед выходом Полетаева проверил, как рядового необученного, и велел поддеть жилетку…)
Мама выглядела хорошо. Мм-да… Сдержанно. Чего уж там – дорого. Джинсы мама не носила. Носила брючные костюмы.
Когда приходила пора показать человечеству ноги – Вера надевала юбки, и человечество говорило: “ Ах! ”
Папа покуривал и похмыкивал. Мама тонко улыбалась, вполголоса иронизировала. Папа был непонятно кто, занимался словесным, неосязаемым. Мама была популярный и дорогой стоматолог.
Катя не очень понимала, что такое “ стоматолог ”, но уже хорошо понимала, что такое август в Ницце, льстивые улыбки солидных дядь, маленькая школа с оранжереей и бассейном и
Новый год в Цермате.
Папа мог до полудня курить в своем кабинете, ему не дарили бордовых роз.
“Ты устал, Боря…” – говорил Садовников и был официально участлив.
“ Уже столько лет ничего хорошего… ” – сокрушенно говорила мама.
Возле Дворца молодежи Полетаев вышел из машины и купил в киоске сигарет. До окончания Катиной репетиции оставалось почти полчаса. Полетаев было собрался походить по садику
Мандельштама, но заморосило. Он стал оглядываться, увидел белое пластиковое кафе без названия – только надписи “
Кока-Кола ” и “ Кафе ”. Поднялся по ступенькам, покрытым пористой резиной, и вошел. Тут славно пахло – жареными сосисками, поп-корном и кофе. Уютно пахло. Полетаеву сразу захотелось тут побыть, съесть жареную сосиску с горчицей и чили, выпить коньяку, тут наверняка наливали коньяк.
– Что закажете? – “men behind the counter” спросил так, будто ждал, что Полетаев от двери пожелает “Дом Периньон ” пятьдесят шестого года и цыган.
– Коньяк, пожалуйста, – сказал Полетаев. – Двойной, пожалуйста…
Катя, конечно, учует. Ну и ладно.
“А когда-то я радостно просыпался… Теперь тяжело засыпаю и раздраженно просыпаюсь. В августе вот только все было по-другому… А может, это все московская погода? Так ленинградская еще хуже… Нет, погода как погода. Почти сорок лет прожил при этой погоде. Интересно, что бы Тема сказал о моем сумеречном состоянии… У Темы всегда наготове формулировочка ”.
Полетаев присел к стойке, закурил и стал вдруг вспоминать своего старинного друга Тему Белова.
Темка – живчик, невысокий, худощавый брюнет, в юности отчаянный мастер подраться, в “Берте ” был “ безопасником
”. Та еще должность, между прочим… К “ безопасникам ” в батальонах часто относились, как когда-то к особистам, и на боевые они редко ходили. А по совести сказать – нельзя, в общем, было им ходить на боевые. Если брали, то тяжко им приходилось. Но Тема ходил со всеми наравне. И сидел потом со всеми наравне. Кто-то из батальонных то время вспоминал, как юность огневую. Только не Тема.
“Купились мы на это дерьмо, – мрачно сказал Полетаеву Тема лет через пять. – Не надо нам было… Без толку. Опять убили лучших. И кругом все та же мерзость ”.
Еще он говорил, когда напивался: “И если бы я служил в том батальоне, я бы радовался и гордился. Но я не служу в том батальоне… ”
Но это он зря так говорил.
А иногда Полетаеву казалось, что Тема больше других горюет по уби тым – по Пастору, по Славке Городецкому, по Перцу, по всем.
“… А где мы шли, там град свинца, и смерть, и дело дрянь… ”
Полетаев сделал глоток и подумал: а с чего это ушлый, тертый Тема так легко ушел из Института? Да, на него жали.
Концепция его сектора, мягко говоря, не совпадала с позицией Управления (кстати сказать, когда Тема уходил, в
Управлении и директорате вообще не приветствовались
КОНЦЕПЦИИ – “…умные нам не надобны, надобны верные…
”). И что? Да плевать Тема на это хотел. Клал он на них всех с прибором. Как-то это не по-Теминому получи лось – тихо уволиться. Вот если бы с ожесточенной подковерной борьбой, со звенящим скандалом в финале – тогда по-Теминому. Несколько месяцев они с Мартой прожили в Ленинграде, на Галерной, в квартире Теминого старшего брата Додика. Тема написал работу с названием “Обыватель второго поколения ”. По всей видимости, это была хорошая работа. Сережа Радлов помог опубликовать ее в Германии.
Под “Обывателя” же Тема получил стипендию в штутгартском университете, год они с Мартой жили в Штутгарте. Потом
Марта стала директором корпункта “ Время и мир ”, Тема стал работать под ее началом (что тоже совершенно не по-Теминому). Потом у Темы был тур вальса с Управлением.
Тема об этом периоде в своей жизни распространяться не любит, но друзья догадывались, что Управление почему-то вывело его из резерва и отправило работать “ в поле ”.
Впрочем, на Управление Тема работал недолго. Теперь он негромко трудится в небольшой квартире на улице кардинала
Лемуана. По утрам отводит дочку в детский сад, во второй половине дня забирает, вечерами читает ей “Евгения Онегина
”, Корчака и “ Винни-Пуха ”. И он определенно не “ постарел-помягчал-растолстел ”, нет, тут что-то другое.
Тема, чертяка, не скис, идеалы юности (ах, как они просятся в кавычки, эти ИДЕАЛЫ ЮНОСТИ!) не растерял.
Счастлив, по всему видно, что счастлив. Но отмалчивается, ни с кем секретом не делится.
“Вы тут в отчизне помешались на смысле бытия, идиоты! ” – объявил Конрой.
Они с Валькой прилетели из Милуоки на похороны Валькиного отчима.
Конрой рассказал, что полгода назад жил в Париже две недели, часто и подолгу проводил время с Темой и Мартой.
Во второй день симпозиума Конрой прочитал свой доклад, а чужие доклады слушать не стал: “ Они дураки все, тундра…
Чего их слушать? Только время терять… Читал я весь фуфел, что они насочиняли… ”
Еще Конрой рассказал, как они – Конрой, Тема, Марта,
Марта-малень кая – уехали в Нант, после в Рошфор-сюр-Мер и утонули там в божоле. Через пять дней, впрочем, Марта железной рукой вернула Тему к “ ноутбуку ” на улице кардинала Лемуана.
“Вы тут все психуете, бараны, все неуловимого Джо ловите… Ах, нерв бытия… Ватными прослыть
