так, чтобы видеть телефонный аппарат. На кухне царил идеальный порядок, в посудомойке лежало несколько свежевымытых тарелок. Он усмехнулся. Видимо, Татьяна Николаевна приучила сына самого мыть посуду.
Она пришла минут через пятнадцать, уже переодевшись в другое, более светлое и легкое, платье. Поставила на огонь кастрюлю с борщом, нарезала хлеба, соленых огурцов.
— Вы что-нибудь будете пить? — спросила она. — Кажется, у меня есть где-то водка.
— Нет, — засмеялся он.
— Чему вы смеетесь? — удивилась она.
— Я вообще не пью спиртного, а мне везде предлагают налить. Прямо какой-то синдром.
— А вы действительно не пьете?
— Почти нет.
Она сняла кастрюлю с огня и разлила борщ в глубокие тарелки.
— К сожалению, у меня нет второго, я не ждала гостей, — улыбнулась Татьяна Николаевна.
— Вы извините, что я доставляю вам беспокойство, — немного смущенно произнес Дронго.
Ели они в молчании, словно боясь спугнуть установившуюся тишину. Окно кухни выходило во двор, и сюда почти не долетали крики с улицы, шум проезжавших машин. Закончив ужинать, Татьяна Николаевна поднялась, так же молча собрала тарелки, не спрашивая, налила ему чаю.
— Надеюсь, чай вы пьете? — спросила она.
— Обязательно. Только без сахара.
Спустя некоторое время, когда стаканы были уже пусты, он спросил:
— Скажите, вы знали Ларису Коновалову?
— Немного, — ответила женщина. — Она была красивая девушка.
— Вы не обращали внимания, у нее были друзья?
— Я видела только одного грузина, он несколько раз ждал ее у выхода. Высокий такой, красивый.
— А с чего вы взяли, что он грузин?
— Она обратилась однажды к нему при мне, назвав его то ли Вано, то ли Рева, не помню точно.
Она вдруг резко встала, собрала стаканы, с шумом бросила их в мойку.
— Вас что-нибудь смущает? — поинтересовался Дронго.
— Вы решили теперь продолжить свои допросы, — разозлилась она. — Для этого вы приехали ко мне домой.
— Сядьте, — почти приказал Дронго, — и выслушайте меня.
Она повиновалась, не пытаясь спорить.
— Мы разыскиваем этого парня. Его звали Реваз. Родители парня обратились ко мне, чтобы я помог им найти сына. Если хотите, я сейчас частный детектив. А Реваз исчез вместе с Ларисой. Вот, собственно, и вся история. Мне нужно найти либо девушку, либо ее парня, чтобы узнать, что с ними случилось. Никаких тайных намерений повредить вашему банку у меня нет. Вчера я зашел туда специально, чтобы узнать что- нибудь про Коновалову. Достаточно было мне упомянуть ее имя, как Русаков послал за мной какого-то парня. Потом, вечером, в нашей гостинице появились еще двое, которые стали душить Манучара, требуя известий о Коноваловой. В ответ сегодня мы допросили Русакова. Остальное вы знаете. Чем-то она вызвала гнев вашего вице-президента Юркова. И он теперь ищет ее, а заодно душит всех ее знакомых.
— Юрков — страшный человек, — предупредила Дронго женщина, — его боятся в банке все, по- моему, даже президент опасается. Но терпит.
— Ваш президент — очень известный в России человек. Раз он терпит Юркова, значит, он ему нужен.
— Возможно, но Юрков имеет очень большую власть в банке, он единственный, кто имеет такую же охрану, как у президента банка.
— Вы меня убедили. Завтра пойду к нему в гости. — Дронго посмотрел на часы. — Уже первый час ночи. Можете идти спать. А мне принесите какую-нибудь книгу.
— Вы не будете спать? — спросила женщина.
— Нет, я не хотел бы вас беспокоить. Мне и здесь совсем неплохо.
— Как вам будет угодно. — Она поняла, что он все-таки не доверяет ей, решив дежурить на кухне. — Книжный шкаф в столовой — можете выбрать себе книгу сами, по вкусу. Спокойной ночи, — встала она.
— Спокойной ночи, — поднялся и он. — Если разрешите, я пройду в столовую, выберу книгу.
— Да-да, конечно. — Она уже протирала стол.
В столовой действительно стоял большой книжный шкаф. Он начал смотреть книги. Они всегда говорили ему больше о хозяине квартиры, чем любые слова. Здесь были Боккаччо и Сервантес, Рабле и Золя. Дронго обратил внимание на потертые тома четырехтомного собрания Хемингуэя, несколько книг Франсуазы Саган, Эрве Базена, Поля Вилара, Робера Мерля. Он взял с полки неизвестного ему прежде Робера Андре и вернулся на кухню.
Его взгляд наткнулся на блестящий эпиграф, который Андре взял к своей повести «Дитя-зеркало». Это были слова Марселя Пруста из «Узницы»: «Когда мы достигаем определенного возраста, душа ребенка, которым мы прежде были, и души усопших, от которых мы происходим, принимаются щедро одаривать нас своими сокровищами и своей злою судьбой…»
Заинтригованный изящной прозой знаменитого французского критика и писателя, он не услышал, как на кухне снова появилась Татьяна Николаевна. На этот раз она была в халате.
— Что вы читаете? — улыбнулась она.
— Робера Андре. Никогда не слышал про такого, — показал он книгу хозяйке. — Мне нравится его стиль, хотя я прочел еще совсем немного.
— У меня дочь всерьез изучает французскую литературу, готовится стать переводчицей с французского языка, — пояснила Татьяна Николаевна. — А у вас хороший вкус.
Только теперь она поверила в его рассказ про Реваза и Ларису. И поняла, что была не права, подозревая Дронго в недоверии.
— Может, вы ляжете в столовой? Я постелю вам на диване, — шепотом сказала она: дверь в спальню и смежную с ней детскую комнату была открыта.
— Мне действительно не хочется спать, — покачал он головой. — Если вас будут расспрашивать, расскажете все как было. Только добавьте, что я вам угрожал, привезя сюда.
— Они не поверят. Все знают, что я ничего не боюсь.
— Так уж ничего?
— Русакова тоже не боюсь, — неправильно поняла его иронию женщина, — мы с ним только обедаем. Все его попытки сблизиться еще больше я отвергала.
— Я не имел в виду этого болвана.
— Я тоже.
Они снова помолчали. Она встала и, закрыв дверь, вернулась на кухню. Громко тикали часы.
— Кофе хотите? — спросила женщина чуть громче.
— Лучше чаю, — попросил он.
Она, кивнув, поставила чайник на огонь.
— Сама я в молодости тоже мечтала стать переводчицей, самостоятельно изучала французский. Но вообще-то я экономист по профессии. Всю жизнь работала на оборонном заводе. Только в последние годы, когда стало совсем трудно, пошла в коммерческий банк. Там работает сестра нашей соседки. Она и рекомендовала меня. Сейчас работаю в ее отделе.
Чайник начал потихоньку закипать. Она прибавила газа, усилив огонь, и зябко поежилась.
— Мне стало ясно, что вы ничего не боитесь, еще тогда, в ресторане, — улыбнулся он. — А кого из французских писателей вы любите больше всего?
— В молодости перечитывала Мопассана и Золя. Но больше всех нравилась Саган. Начало семидесятых годов, когда мы кончали школу, было временем ее триумфа. Мы зачитывались ее вещами. «Любите ли вы Брамса?» — тогда мне казалось, что ничего лучше написать нельзя. А из поэтов, конечно, Бодлер и Аполлинер. У меня даже есть томик Аполлинера. Десять лет назад я купила его за сумасшедшие деньги, отдав целых пятьдесят рублей. Мы чуть не остались голодными из-за Аполлинера, но дочери своей
