Они сошли вниз, сдали ключи от номера. Манучар остановил такси и уже сел в машину, когда Дронго вернулся назад. Он забыл взять носовой платок.
Рядом с портье уже стояли трое мужчин в одинаковых ботинках. Ошибиться было невозможно. Они спрашивали его номер.
Как быстро они появились, подумал Дронго. Теперь он, во всяком случае, знал, почему Реваз не обратился к родным и так спешно бежал из гостиницы «Савой»! Двадцать минут назад он сообщил Арчилу их местонахождение. Ошибиться было невозможно. Арчил вел двойную игру.
Дронго потрогал карманы. Деньги и документы они взяли. Оружие при них. Остальные вещи пропали, но тут ничего не поделаешь. Он быстро вернулся к такси, где уже томился Манучар.
— В парк Горького, — попросил Дронго, усаживаясь в машину. Манучар, привыкший не удивляться странностям своего напарника, промолчал.
Через десять минут Дронго объяснял ошеломленному Манучару всю тяжесть ситуации. Для того такое известие было настоящим ударом.
— Он убил своего племянника, да? — горячился Манучар. — Думай, что говоришь.
— Я всегда сначала думаю, потом говорю, — невозмутимо парировал Дронго. — Он нас подставил. Хорошо еще, что я случайно вернулся за носовым платком. А если бы не вернулся? Мог он так подставить Реваза и Ларису? Мог!
— О чем говоришь? Арчила знает весь город. Он настоящий вор, понимаешь, вор в законе. Такие люди не бывают стукачами у мусоров.
— Почему обязательно стукач? — возразил Дронго. — Может, он всегда работал на спецслужбы. И необязательно на МВД, он мог быть агентом КГБ.
— Арчил и КГБ? — схватился за голову Манучар. — Твое счастье, что он не слышит. Иначе мать твоя пела бы похоронную песню на твоих поминках. Разве можно такое даже подумать?
— Все. Кончим дискуссию. Будем исходить из того, что Арчил нас сдал.
— Сам убью его! — вскипел грузин, начинавший понимать, что это правда. — Вор в законе не может быть агентом мусоров.
— Опять, — разозлился Дронго. — Я тебе уже объяснил, что никакой он не агент. Может, мусора сами на него работают?
— Это да, — сразу согласился Манучар. — Знаешь, сколько кормится вокруг него людей?
— Значит, так, — подвел мрачные итоги Дронго, — у нас остался только один шанс — взять Юркова.
— Ворваться в банк? — испугался Манучар. — Там такая охрана! Не дадут уйти живыми, сразу порешат.
— Прежде чем что-то говорить, нужно думать, — строго одернул его Дронго. — Сам советовал мне говорить, думая, а теперь несешь ерунду. Кстати, откуда это слово «порешат»? Ты не мог слышать его в Грузии.
— Верно, — улыбнулся Манучар. — Пять лет назад я приехал на соревнования в Москву. Выпили, закусили. Там девушки красивые были, а какие-то ребята стали к ним приставать. Одна из девушек с моим знакомым была. Вмешался я в драку. Получил три года. Полгода сидел, по амнистии вышел. Тогда меня Давид и взял на работу. А говорить «порешат» научился у одного заключенного: вместе в камере сидели, его любимое слово было.
— Солидная биография. Теперь ясно, что у вас общего с Давидом.
— Перестань смеяться.
— Плачу, плачу над твоей глупой судьбой. И сколько ты будешь у Давида в пешках ходить? Еще пять лет, десять? Ты же был спортсменом — иди преподавать, детей учи.
— А платить будут? — горько спросил Манучар. — Я из тюрьмы вышел, думал: все, больше туда никогда не вернусь. Решил работать устроиться. Как раз началась эта… в общем, Гайдар начал свои реформы. И у нас Гамсахурдиа бежал. Шеварднадзе пришел. Где найти работу? Куда пойти? Давид платит сто долларов в месяц, наш министр внутренних дел получает три доллара. Спроси, как он живет, если я на сто не могу нормально жить.
— Это бич кавказских республик — массовая коррупция, — тихо произнес Дронго. — Воруют все, все, кто может и хочет.
— А раз знаешь, зачем спрашиваешь? Знаешь, сколько получал бы я в спортивной школе? По сегодняшнему курсу — пятнадцать центов. Нищим такие деньги давать стыдно. А я должен жить и семью кормить. Ты можешь прокормить семью на пятнадцать центов, если это три кило яблок? Ты говоришь, глупая судьба, — горячился Манучар, — а ты жил моей жизнью? Тебе за этого Реваза дали сто тысяч на расходы и еще сто дадут после. А мне — шиши. Может, хозяин пожалеет, накинет десятку-другую. А если я ошибусь, из моей спины нарежут ремни и спустят на дно Куры.
— Можно открыть свое дело, — предложил Дронго.
— А начальный капитал? А Давид и Арчил? А министр внутренних дел, а прокурор, а судьи, а политики? Все кушать хотят. Все сядут тебе на спину и скажут: давай, Манучар, работай, зарабатывай для нас. И никуда не убежишь.
— Все так плохо? — Дронго был мало знаком с этой стороной жизни.
— Это цветочки. Потом приедут рэкетиры и скажут: у тебя хорошая жена, Манучар. Она часто ходит одна. И дети такие красивые. Ты так все деньги и будешь на них тратить? Я скажу: нет. Мне улыбнутся и установят цену. И я буду платить каждый месяц, обязательно буду, иначе нельзя. Приедут пятеро таких, как я, и ночью подожгут твой дом. А потом скажут: мы тебя предупреждали.
— А Шеварднадзе не борется с этими людьми?
— Генацвале, с кем только он не борется! С абхазами, осетинами, русскими, своими грузинами. С Гамсахурдиа, с Китовани — со всеми, с кем можно и нельзя. Разве у него есть время защитить бедного Манучара? А ты говоришь, я глупый. Может, умный очень, что семью свою кормить могу.
— Я был не прав, Манучар. — Дронго вздохнул. — Значит, нет выхода?
— Есть, есть! — почти закричал Манучар. — Верни все, как было раньше. Когда сто семьдесят рублей — большие деньги. Когда никто не убивал на улицах Тбилиси, когда мы все братья были — русские, азербайджанцы, армяне, грузины, осетины, абхазы. Верни все, как раньше было.
— Не могу, Манучар, — серьезно ответил Дронго, — и не хочу. Раньше тоже не все хорошо было.
— Про Сталина говоришь, да? Он сколько людей убил? А сколько спас во время войны? Говорят, стрелял маршалов. Может, их нужно было стрелять, иначе не победили бы на войне. При Сталине люди как жили, мне дед рассказывал. Вах! Какая жизнь была! А при Брежневе! Теперь лучше, да? Не говори ничего, не могу слушать. — Манучар вскочил со скамейки, размахивая руками.
— Час политбеседы закончился, — поднялся Дронго.
— Что? — не понял Манучар.
— Убедил. С Давидом, конечно, лучше. Только есть еще одна вещь, которая дорого стоит. Чтобы человек уважал себя.
— Какая вещь? — обернулся к нему Манучар.
— Совесть.
Обратно из парка они шли молча, пока наконец Манучар не сказал:
— И я не прав, и ты не прав. Договорились?
— Чудак человек, это я не прав. Получаю сто тысяч долларов и лезу со своими советами. А ты прав, Манучар, абсолютно прав.
Они нашли небольшое кафе у входа в парк, сели за столик.
— Значит, так, — чертил схему Дронго. — Он выезжает из банка по вечерам один. Это я сумел установить. Юрков — бывший полковник милиции, его знает весь город. Он не возит с собой по вечерам охрану.
— Почему?
— Почему мужчина, да еще семейный, не берет охрану?
— К подруге ездит, — догадался Манучар.
— Ах, Манучар, жалко, тебя женщины не слышат. Только настоящий грузин может назвать женщину подругой. «Любовница» действительно слово нехорошее, но подходящее. Слушай дальше. Нам нужно
