Джентльмены и игроки

выдавал мне огромные фланелевые шорты, которые так нелепо развевались и хлопали на бегу, что их (и заодно меня) немедленно окрестили Громовые Штаны.

Его прихлебатели сочли это невероятно смешным, и кличка прилипла ко мне намертво. Соответственно, другие школьники решили, что у меня газы, и прозвали Вонючка Страз. Меня ежедневно засыпали шутками о печеных бобах, а на классных состязаниях (во время которых меня никто не хотел брать в свою команду) Груб орал другим игрокам: «Команда, берегись! Страз снова на бобах!»

Мне было, в общем, наплевать на это, да и на физкультурника вроде бы тоже. Если бы не присущая ему настоящая злоба. Ему было мало иметь под рукой клику приспешников и подхалимов. И даже строить глазки девочкам (а при случае и дать волю рукам под предлогом «показа») или унижать мальчишек своими мерзкими шуточками было ему мало. Любой исполнитель нуждается в публике, но Грубу нужно было больше. Он хотел жертву.

После четырех пропущенных уроков физкультуры обо мне, без всяких сомнений, должны были пойти разговоры.

— Где же Громовые Штаны, ребята?

— Не знаем, сэр. В библиотеке, сэр. В туалете, сэр. Освобождение от физкультуры, сэр. Легкие, сэр.

— Скорее уж тяжелые.

Все это в конце концов забылось бы. Груб нашел бы себе другую жертву — их вокруг полно. Толстуха Пегги Джонсен, или конопатый Харольд Манн, или Люси Роббинс с плоским лицом, или Джеффри Стюартс, который бегал по-девчачьи. В конечном счете он мог бы обратить взор на одного из них — и они знали это, на уроках и на собраниях следили за мной с нарастающей враждебностью, ненавидели за то, что мне удалось ускользнуть.

Это они, отщепенцы, не давали погаснуть тлеющим углям, — продолжали так изощряться на тему громовых штанов, столько твердить о бобах и астме, что любой урок без меня стал казаться паноптикумом без уродцев, и мистер Груб наконец что-то заподозрил.

Я не знаю, где он засек меня. Может быть, проследил, как я выскальзываю из библиотеки. Моя осторожность была уже забыта — моя жизнь заполнилась Леоном, а Груб и иже с ним стали для меня лишь тенью. Так или иначе, но на следующее утро он поджидал меня; позже открылось, что он обменялся дежурством с другим учителем, чтобы застукать меня наверняка.

— Ах, какие мы прыткие, и это с астмой! — поймал он меня у входа для опоздавших.

От страха на меня напало полное оцепенение. Он злобно улыбался, как бронзовый тотем жертвенного культа.

— Ну что, мы язык проглотили?

— Простите за опоздание, сэр. — Надо было протянуть время, чтобы что-то придумать. — Мой папа был…

Он навис надо мной, и от него исходило презрение.

— Может, твой папа расскажет мне побольше об этой астме, — сказал он. — Он ведь смотритель в школе, так? Заходит иногда в наш паб.

Дыхание перехватило. На секунду показалось, что у меня действительно астма, что легкие сейчас разорвутся от ужаса. И мне этого даже хотелось — смерть казалась в тот миг несравненно приятнее.

Груб это заметил, и ухмылка стала злой.

— Встретимся у раздевалки после уроков. И не опаздывай.

Весь этот день был окутан туманом ужаса. Внутри все обмякло; невозможно было сосредоточиться, вспомнить, в каком классе занятия, пообедать. К дневному перерыву моя паника достигла такой силы, что мисс Поттс, учительница-практикантка, заметила это и спросила, что со мной. Избавиться от ее внимания не удалось.

— Ничего, мисс. Просто немного болит голова.

— Не только голова. — Она подходит ближе. — Ты ужасно выглядишь…

— Ничего особенного, мисс, правда.

— Наверное, тебе лучше пойти домой. Ты явно чем-то заболеваешь.

— Нет!

Я срываюсь на крик. Если уйду, все станет гораздо хуже. Если не появлюсь у раздевалки, Груб пойдет говорить с отцом, и я уже не смогу избежать разоблачения.

Мисс Поттс хмурится.

— Ну-ка, посмотри на меня. У тебя что-то случилось?

Но я упорно качаю головой. Мисс Поттс еще училась и была не намного старше отцовской подружки. Ей хотелось, чтобы ученики ее любили и уважали; Венди Ловелл, девчонка из моего класса, во время обеда доводила себя до рвоты, и когда мисс Поттс узнала об этом, она позвонила по горячей линии в «Пищевые нарушения».

Она то и дело говорила о гендерном мышлении, была знатоком расовой дискриминации, посещала курсы «Самоутверждения личности», «Кто обижает слабых» и «О вреде наркотиков». Мне было понятно, что мисс Поттс выискивает причину, но ей оставалось проработать в школе только до конца триместра, и, значит, через несколько недель ее здесь не будет.

— Пожалуйста, мисс, — шепчу я.

— Ну давай, солнышко, — вкрадчиво произносит она, — уж мне-то ты можешь сказать.

Секрет был прост, как все секреты. Система безопасности в таких местах, как «Сент-Освальд» — и даже, в какой-то степени, «Солнечный берег», — держалась не столько на детекторах задымления или скрытых камерах, сколько на толстенном слое притворства.

Никто не противостоит учителю, никому и в голову не придет противостоять школе. А почему? Врожденное низкопоклонство перед властью — этот страх намного превосходит страх разоблачения. Учитель всегда «сэр» для своих учеников, сколько бы лет ни прошло; даже становясь взрослыми, мы обнаруживаем, что старые рефлексы не утрачиваются, а только приглушаются, и стоит прозвучать команде, как они снова срабатывают. И кто осмелится бросить вызов этому гиганту? Кто? Невозможно даже представить.

Но мое отчаяние было сильнее. На одной стороне «Сент-Освальд», Леон, все мои мечты и планы. На другой — мистер Груб, нависший надо мной, как Священное Писание. Найду ли я в себе смелость? Смогу ли я справиться?

— Ну, детка, давай же, — умильно продолжает мисс Поттс, не желая упускать возможность. — Мне можно довериться, я ведь никому не скажу.

Я мнусь для виду. Потом едва слышно говорю, глядя ей прямо в глаза:

— Мистер Груб. Мистер Груб и Трейси Дилейси.

3

Школа для мальчиков «Сент-Освальд»

Пятница, 10 сентября

Первая неделя была долгой. Она всегда долгая, но в этом году особенно — этот идиотский сезон открылся слишком рано. Андертон-Пуллит сегодня отсутствует (по словам матери, у него аллергия), однако Коньман и Джексон снова в классе. Джексон щеголяет внушительным синяком под глазом, который прекрасно гармонирует с его сломанным носом; Макнэйр, Сатклифф и Аллен-Джонс попали в дисциплинарный отчет (Аллен-Джонс — с синяком на щеке, отчетливыми следами четырех пальцев, и при этом он уверяет, что заработал его во время игры в футбол).

Тишенс принят в Географическое общество, которое стараниями Боба Страннинга проводит еженедельные собрания в моей комнате; Слоун повредил ахиллесово сухожилие, чрезмерно увлекшись бегом; Изабель Тапи околачивается у кафедры физкультуры, при этом юбки ее становятся все смелее и смелее; вторжение доктора Дивайна в кабинет классической кафедры временно отложено — за панелями обшивки обнаружены мышиные норки; моя кофейная кружка так и не нашлась, классный журнал тоже; его пропажа вызвала неудовольствие Марлин, а когда в четверг я вернулся после обеда в свою комнату, то