Джентльмены и игроки

обнаружил, что моя любимая ручка — «Паркер» с золотым пером в зеленом футляре — исчезла из ящика моего стола.

Именно эта последняя пропажа по-настоящему достала меня; отчасти потому, что всего полчаса назад я вышел из своей комнаты, и, что важнее, это произошло в обеденный перерыв и наводило меня на мысль о том, что вор был из моего класса. Мой третий «Ч» — хорошие ребята, так мне, по крайней мере, кажется, и против меня ничего не имеют. В это время Джефф Пуст дежурил в коридоре, так же как и, по чистой случайности, Изабель Тапи, но ни тот ни другая (что неудивительно) не заметили во время перерыва никаких подозрительных посетителей пятьдесят девятой комнаты.

Днем я обмолвился о потере перед классом в надежде, что кто-нибудь просто позаимствовал ручку и забыл вернуть, но мальчики непонимающе смотрели на меня.

— Неужели никто ничего не видел? Тэйлер? Джексон?

— Ничего, сэр. Нет, сэр.

— Прайс? Пинк? Сатклифф?

— Нет, сэр.

— Коньман?

Тот смотрел в сторону, усмехаясь.

Коньман?

Я написал список на листе бумаги и отпустил учеников, встревоженный уже по-настоящему. Неприятно, но единственный способ обнаружить вора — обыскать шкафчики. По случайности я был в тот день свободен, поэтому, вооружившись своим ключом-отмычкой и списком номеров шкафчиков, оставил Тишенса сторожить пятьдесят девятую с небольшой группой шестиклассников, мирных ребят, и отправился в Средний коридор, где находилась комната со шкафами третьих классов.

Я проводил обыск в алфавитном порядке, не спеша, особо внимательно заглядывая в пеналы, но не находил ничего, кроме полупустой пачки сигарет у Аллена-Джонса и журнала с девочками у Джексона.

Затем пришел черед шкафчика Коньмана, который был забит бумагами, книгами и всяким мусором. Из-под папок выскользнул серебряный пенал в форме калькулятора; я открыл его — моей ручки там не было. Следующим был шкафчик Демона, потом Ниу, Пинка, Андертон-Пуллита — полный книг, посвященных его всепоглощающей страсти, самолетам Первой мировой войны. Я обыскал все шкафчики; нашел тайный склад запрещенных в школе карт и несколько фотографий кинозвезд, но моего «Паркера» не было.

Я провел там больше часа, до звонка с урока, и коридор заполнился учениками. К счастью, никому из них не понадобилось залезть к себе в шкаф на перемене.

Я ушел, удрученный еще сильнее, чем до обыска, и не столько потерей ручки — ее можно, в конце концов, и купить, — сколько тем, что радость общения с мальчиками подпорчена этим инцидентом, я не смогу доверять никому из них, пока вор не будет найден.

На дежурстве после занятий я наблюдал за очередью на автобус; Тишенс был на главном дворе, его заслоняла толпа уходящих мальчиков, а Монумент стоял на ступенях часовни, обозревая происходящее с высоты.

— Счастливо, сэр! Хорошо отдохнуть!

Это промчался Макнэйр, в приспущенном галстуке и незаправленной рубашке. С ним бежал Аллен- Джонс — как всегда, несся так, будто спасался от смертельной опасности.

— Потише! — окликнул я их. — Шеи свернете!

— Извините, сэр, — отозвался Аллен-Джонс, не снижая скорости.

Я не удержался от улыбки. Мне вспомнилось, как я сам так же бежал — и не так уж давно это было, — когда выходные казались длинными, как футбольные поля. А сейчас они проходят в мгновение ока: недели, месяцы, годы — все скрываются в цилиндре фокусника. Всегда одно и то же, и это поразительно. Почему мальчишки всегда бегут? И когда я перестал бегать?

— Мистер Честли!

Было так шумно, что я не расслышал, как сзади подошел Новый Главный. Даже к вечеру пятницы он был при полном параде: белая рубашка, серый костюм, галстук, идеально завязанный и висящий строго вертикально.

— Директор…

Его раздражает такое обращение. Напоминает, что он не единственный и незаменимый в истории «Сент-Освальда».

— Это был ваш ученик? Который промчался мимо нас в рубашке навыпуск?

— Нет, конечно, — солгал я.

Новый Главный был зациклен на рубашках, носках и прочих мелочах. В моем ответе он усомнился.

— На этой неделе я заметил некоторое пренебрежение школьной формой. Надеюсь, вы сможете внушить мальчикам, как важно производить хорошее впечатление за пределами Школы.

— Конечно, директор.

В преддверии надвигающейся инспекции «произведение хорошего впечатления» стало пунктиком Нового. Гимназия «Сент-Генри» похваляется строжайшим соблюдением этикета в одежде — включая соломенные канотье летом и цилиндры церковных хористов, и наш Главный считает это немаловажной причиной их высочайшего рейтинга. Мои замызганные чернилами негодники не столь высокого мнения о своих соперниках — или Генриеттах, как их традиционно называют в «Сент-Освальде», — и я с ними вполне согласен. Одежный мятеж — это инициация, и наши школьники — третий «Ч», в частности, — выражают свой бунт незаправленными рубашками, стрижеными галстуками и подрывающими устои носками.

Я и объяснил это Новому Главному, но он обратил на меня взгляд, полный такого отвращения, что я пожалел о своей попытке.

— Носки, мистер Честли? — изрек он с таким видом, словно я рассказал ему о новом, доселе неслыханном извращении.

— Ну да, — втолковывал я ему. — Знаете, с Гомером Симпсоном, динозаврами, Скуби-Ду.

— Но носки у нас установлены, — возразил Главный. — Серая шерсть, длина до икр, желто-черные полоски. По восемь девяносто девять пара у школьных поставщиков.

Я бессильно пожал плечами. Он пятнадцать лет директорствует в «Сент-Освальде» и до сих пор не знает, что никто — никто! — не носит форменные носки.

— Итак, я надеюсь, вы положите этому конец, — заявил он, все еще раздосадованный. — Каждый ученик должен быть одет но форме, по полной форме, и всегда. Мне придется разослать памятку по этому поводу.

Интересно, а сам Главный, когда был мальчиком, всегда одевался по форме? По полной форме? Я попытался представить это — и представил.

— Fac ut vivas,[26] директор, — со вздохом сказал я.

— Что?

— Совершенно верно, сэр.

— И по поводу записок… Моя секретарша трижды присылала вам по электронной почте приглашение зайти ко мне в кабинет.

— Неужели, директор?

— Да, мистер Честли, — ледяным тоном ответил он. — К нам поступила жалоба.

Это, конечно, Коньман. Вернее, его мамаша, блондинка неопределенных лет с неустойчивой психикой, которая имеет счастье получать большие алименты, соответственно, у нее полно времени, чтобы писать жалобы каждый триместр. На этот раз о том, что я издеваюсь над ее сыном потому, что он еврей.

— Антисемитизм — очень серьезное обвинение, — провозгласил Главный. — Двадцать пять процентов наших клиентов — родителей то есть — принадлежат к еврейской общине, и не надо напоминать вам…

— Нет, директор, не надо.

Это зашло слишком далеко. Принять сторону мальчика, притом в общественном месте, где всякий