— Участкового на них не было!
— Это точно, — мрачно подтвердил я.
Яга некоторое время молчала, а потом тихонько спросила:
— Слышь, Никитушка, может, я путаю чего, а вот валькирии твои — это не те срамницы, что верхом голыми скачут?
— Нет, то амазонки… наверное… Не уверен точно, но там ведь северные страны, без одежды, в бикини, особо не наездишься.
— Ну а нам на Руси что валькирия, что бесовка — всё едино! И пришло мне в головушку вот что… Кабы не Олёнушка твоя была единственным слабым местом у Лиха нашего… Ить, похоже, что только через неё мы до него и доберёмся…
— Ни-за-что!!! — едва ли не заорал я, но бабка быстро поставила меня на место:
— А ну молчать, дитё неразумное! Нешто я тебе али ей что непристойное предлагаю?! Наоборот! Жениться вам надо образом срочным! А бог твой одноглазый наверняка мешаться полезет, да тока куда ж ему супротив креста православного, а? Вот тут-то отцу Кондрату и карты в руки! Недаром его сам Кощей боится.
— Ну… я… конечно, «за»… Так ведь у нас и так венчание запланировано, куда уж ещё срочнее?! Хотя если кроме факта нашей свадьбы это ещё и остановит Лихо… — на всякий пожарный уточнил я, несмотря на то что подробный разговор на эту тему у нас уже был.
Ясно. Можно. Даже нужно. Не представляю себе, что там Яга уж удумала по поводу нейтрализации Лиха в процессе венчания, но в целом её концепция выглядела примерно так: «Женись, Никитушка, — спаси Лукошкино!» А при такой раскадровке, как вы понимаете, выбора не было ни у меня, ни у Олёны. Нас вообще никто особенно не спрашивал, то есть просто повезло, что данный акт самопожертвования полностью совпал с нашими личными интересами. Венчаемся срочно!
Обратную дорогу к отделению шли уже куда веселее. Глава нашего экспертного отдела мысленно перебирала все возможности поимки и заключения древнего бога Одина. Я же лихорадочно размышлял, как можно избавиться от древнерусской свадьбы со всеми её обрядами. Если честно, то на самом деле, оказывается, я не представлял себе и четверти той бракосочетательной медвежути, что нас ждёт. И это ещё чисто городской вариант, в деревне всё ещё усугубилось бы непременным приглашением колдуна и целым рядом маловразумительных церемониальных действ по этому поводу. Вплоть до того, какой ногой топнет конь, запряжённый в первую телегу брачного поезда молодых!
Но об этом позже, сейчас боевая труба в лице суетящегося сотника Еремеева звала меня пред ясные очи тихо шепчущего государя. Горох дважды присылал за мной и сейчас всенепременно жаждал видеть мою светлость на крепостных стенах…
— Шамаханы раньше времени пожаловали? — поинтересовался я, пока бабка входила в ворота.
Фома кивнул, поправил саблю на перевязи и вызвался меня сопровождать.
— А Митька что?
— А что Митька? Вроде из дому не выходил, — пожал плечами сотник. — Ребята сказали, что ты сам ему какое-то задание указал, психологического развороту. Ещё не закончил, поди…
— Дьяк тоже при отделении?
— А вот его ты, Никита Иванович, зря оставил! Хоть зараза эта и духовного звания, однако милицию нашу на дух не переносит! Чую, хлебнём мы с ним ещё.
— Кто бы спорил, Фома? Но так он хоть на глазах…
О господи, если бы я только знал, какую страшную ошибку совершаю… Быть может, именно в тот момент, когда мы с Еремеевым дружно топали к надвратным стенам, думный дьяк Филимон Груздев, пользуясь полным отсутствием хозяев в доме, тихонько открывал дверь комнатки, где наш младший сотрудник производил психологическую разгрузку царицы Лидии Адольфины…
Я бы, наверное, бросил к чёртовой матери всё и попытался его остановить! Но, увы, всё было, как было, и сейчас поздно вносить липовые коррективы в реальное полотно истории. Что было, то было, не замажешь…
А к царю мы добрались быстро. Горох, в парадных доспехах, уродливом японском шлеме на голове и с двумя мечами за поясом, находился в окружении десятка прогрессивных бояр в одной из сторожевых башен. Царь вглядывался в даль, не отрываясь от золочёной подзорной трубы (подарок немецкого посла Кнута Гамсуновича). Меня он приветствовал коротким кивком…
— Говорить может? — сквозь зубы полюбопытствовал я у подоспевшего Кашкина.
Старый боярин лишь сострадательно смахнул слезинку из совершенно сухих глаз:
— Шепчет только… Что шепчет, порою и не разберёшь, а попросишь погромче повторить, так, глядишь, и на плаху залетишь за оскорбительство!
Я протолкался поближе к государю. Горох молча передал мне трубу и ткнул пальцем в горизонт.
Ну-с… что у нас там эдакого особенного? Ага!
Из-за голубеющей полосы перелеска не торопясь выползала пёстрая масса ордынских конников. Довольно много, на мой неопытный взгляд, тысяч пять-шесть. Вроде бы только верховые. Ни пехоты, ни осадных башен, ни камнеметательных орудий не видно. А вот слева заметен обоз, или, правильнее, длинная вереница пустых телег под ожидаемую добычу. Я бы предположил, что неприятель не намерен стоять под нашими стенами слишком уж долго. Хотя, по совести, опыт ведения военных действий у меня нулевой. Милиция не для этого создана…
— Что думаешь, участковый? — прямо мне в ухо еле слышно просипел Горох.
Я с огромным трудом поборол искушение переспросить «погромче».
— Мне кажется, что нас намерены осадить, но не штурмовать. Учитывая рост мелких неприятностей и общий уровень невезения в городе, оно им недолго ждать, пока мы сами откроем ворота. Но из меня в плане обороны некомпетентный советчик, может, лучше своих воевод спросите?
— Спрошу, — всё так же на ухо, но явно более грозным тоном пообещал осипший царь. — Бона двух спросил уже, до сих пор задницы поротые чешут! Порох сырой, пушки нечищеные, кони некованые, доспехи ржавчиной едены… А что там твои стрельцы-молодцы с нашими воротами мудрят?
— Развешивают профилактические плакаты, в доступной форме объясняющие даже самому неграмотному шамахану, почему ему не стоит заходить в Лукошкино, — подумав, оптимально объяснил я.
— Ну-ка, а дай посмотреть!
Я свесился меж зубцов вниз и долго орал, пока не докричался до Еремеева. Он понял, покивал и отправил к нам на стену кого-то из ребят. Развернув полученный свиток, я в первую очередь передал его царю. Горох глянул, вздрогнул, пригладил ставшие дыбом кудри и передал ближним боярам. Послышались тяжёлые вздохи, плевки, матюкания и молитвы «спаси и сохрани такую-то рожу на улице встретить!». По- моему, это был портрет Севастьяна-кровопийцы, обидчика вдов и сирот, а также непримиримого народного борца с боярским благосостоянием…
— Дык что ж сразу-то не сказал? Ясное дело, с энтими мордами ворота целей будут, к ним и на полверсты никто не сунется. Тут мы в безопасности. А кто рисовал-то?
— Савва Новичков.
— Хороший мастер, — уважительно прошептал царь. — Хотел я его в своё время на кол посадить, да, видать, Провидение уберегло. А он вот где нам пригодился… Шамаханов отобьём — награжу шубой с плеча! Мне всё одно новую покупать надо.
Я практически приготовился попрощаться со всеми (собственно, чем мне было там на стене любоваться?), когда на сцене появилось новое лицо — вежливый дьяк Филимон Груздев. Редкое невезение…
— Слово и дело государево! — вопил дьяк, расталкивая бояр и стрельцов. — Расступись, нежные мои, ибо важную весть несу отцу нашему! Расступись, а не то не посмотрю да и по устам сахарным дланью натруженной не помилую-у!
— Чего хочет, дурилка? — шёпотом крикнул Горох.
