Пелко и вправду оказался единственным, кто плохо понял случившееся. После еды они с Тьельваром ещё раз проведали раненого пса – тот вылакал немного свежего молока и сумел дважды стукнуть по полу хвостом. Довольный корел хотел распрощаться и немало удивился, когда Тьельвар пожелал пройтись с ним до дома торговца Ахти, где Пелко теперь жил.
– Невесел ты, вуоялайнен, – сказал он гёту, пока шли. – Не печалься, ведь твой пес скоро вновь будет охотиться.
Тьельвар кивнул в темноте и ничего не ответил. Мелкий дождик нашептывал что-то деревьям, уже терявшим золотую листву. Наконец Пелко разглядел впереди знакомую избу, потянулся рукой к калитке.
– Хакона берегись, – остановившись, негромко сказал ему Тьельвар. – Хакон будет мстить, и от него не отделаешься вирой.
Пелко не сразу ощутил смысл его слов. Но потом почувствовал ледяной холод глубоко внутри живота и понял, что до смерти перепугался. А Тьельвар продолжал:
– Я теперь поручусь только за то, что он не ударит тебя в спину и не нападет среди ночи, ибо это у нас не называют достойным. Ещё могу сказать тебе, что он обождет несколько дней, чтобы люди не подумали, будто он потерял голову от обиды и расправился с тобой под горячую руку. Но лучше будет, если ты за эти несколько дней уйдешь так далеко, как только смогут унести тебя ноги.
Пелко слушал его, пугаясь и холодея всё больше: так уже было с ним несколько лет назад, когда он угодил в топь и стал медленно проваливаться всё глубже, и не было рядом ни кустика, ни деревца, чтобы ухватиться и спастись...
Молодой скальд понял и негромко добавил:
– Если ты скроешься, никто не назовет тебя трусом.
А про себя подумал: не пришлось бы ещё и Ратше столкнуться с Хаконом лбами. Ведь за дерзость работника расплачивается обыкновенно хозяин.
Пелко не был отягощен многим имуществом. Неразлучный нож на поясе, два оберега, моточек крепкой верёвки, кремень с кресалом да горсть рыболовных крючков в кожаном кошеле, остальное даст ему лес. Лесная хозяйка сама пригнет к земле тяжёлые еловые ветви, готовя ему для ночлега уютный шатер, хозяин Тапио схватит за ухо строптивого зверя и вытащит его прямо на тропу, а их дочь-красавица Теллерво рассыплет по полянам запоздалые ягоды: покуда стоит под солнцем зеленая чаща, ни одному корелу не будет в ней голодно, одиноко и страшно!
...Белый Вихорь встретил Пелко ласковым фырканьем, тут же сунул теплый нос ему в руки: что принес? Осторожными губами взял кусок ячменной лепёшки, нарочно припасенный со щедрого гётского застолья, и у Пелко мелькнуло: а не перехитрить ли их всех, уйдя из Ладоги на легконогом коне?.. И уже совсем решил было – по сему быть, – да вовремя вспомнил об отроках с копьями, стороживших ворота, и одумался. Скоро бежит белый конь, быстро скачет соловый, – а не укроешь его за пазухой, не упрячешь в карман, не выведешь скрытно из крепости на волю... Вихорь изогнул лебединую шею, дохнул Пелко в щеку. Пелко крепко прижался на прощание лицом к его лбу: – Скучать без меня станешь?..
Вихорь тихонько заржал в ответ. Пелко потуже затянул на себе ремень и притворил дверь. Вот теперь все. Идти прощаться с Ахти ему не хотелось нисколько.
Отроки в воротах и не подумали останавливать Пелко: ушёл себе и ушёл, не чужой небось, все его знают. Пелко миновал их и пропал в темноте. Ещё немного – и лес примет его, протянет навстречу дружеские лапы, укроет от моросящего дождя мохнатыми плащами вершин, и одноглазый волк глухо подаст голос из-за болот, приветствуя знакомца... Ноги в мягких сапогах всё быстрее несли Пелко сквозь черноту задворков – прочь от Хакона и от Ратши, на свободу, домой!..
Дома его встретит милая мать, усадит за стол, пододвинет плошки с брусникой и вареной тайменью. А потом строго спросит: где же все твои друзья-ладожане, сынок? Где добыча ратная, которую сулился принести в дом? Боярин словенский, тебя спасший, где?..
Пелко передернул плечами, вздохнул, умерил шаг. Потом вовсе свернул и направился к боярской избе.
Он тихо, по-охотничьи, подкрался к реденькому забору и долго прислушивался, удерживая дыхание и сам не зная, что ему хотелось услышать. А сердце, только что стучавшее так весело, вдруг болезненно и тоскливо заныло в груди. И это снова был страх, но только совсем не такой, как тот, что внушал ему Ратша или мстительный гёт. Можно, оказывается, сробеть и перед самим собой, перед своим собственным умыслом: полно, мол, да я ли этакое затеял?
Вот сейчас пропоёт-простонет смоченная дождиком дверь – и смутно забелеет в темноте знакомое девичье платье. Выйдет на крылечко названая сестренка и начнет тихо жаловаться низко спустившимся облакам, им одним раскрывая хранимую от больной матери тайну: нету батюшки, сгинул, лежит его белое тело в густом, тёмном лесу, век теперь не сыщешь одинокой могилы, дождями размытой, листьями палыми осыпанной... Лишь бездомный волк провоет над нею в чёрной ночи, да осияет, восходя из-за леса, серебряная луна, да седой туман укутает холодным белым крылом!.. Да ещё тучки жалостливые проплачут по храброму боярину вместо дочери любимой, вместо жены...
Пелко долго стоял у забора, готовый перемахнуть его легким прыжком, обнять, обогреть Всеславушку, утешить, собой заслонить от напасти. Ждал, пока не понял, что приблизилось утро; дочь воина так и не появилась из дому. Тогда корел зябко сдул дождевые капли с ресниц и побрел назад к избе людика Ахти, к своей соломе и вылезшему одеялу. Когда-нибудь он вернется в род, домой, на Невское Устье. Но так вернется, чтобы не понадобилось в стыде и сраме опускать перед матерью глаза!
Было дело, приучал боярин Пелко к мечу, но тот так и не наловчился им владеть. Эту науку, как всякую другую, постигают с младенчества, а не накануне решительного дела: погоди, дед, помирать, за киселем побежали!.. Поразмыслив, Пелко до сизого блеска наточил верный нож и решил быть настороже, утешаясь тем, что ножом, как и луком, Хакон навряд ли владел лучше него. Мог ли он метнуть свой нож через весь двор и без промаха расколоть им круглый сучок в серой крепостной стене? Наверное, не мог. Пелко нравилось так думать. Ему ведь совсем не хотелось переселиться за чёрную реку, в которой плавает лебедь.
3
В Ладоге так: однажды начавшись, осенний дождь способен длиться, не переставая, несколько суток. Нежеланными рождаются слепые серые дни и безрадостно влекутся над пустой тёмной землей, дотлевая без огня, без золотых искр. И кажется, будто там, за этими тучами, сгинула, перевелась, никогда больше не процветет вечная синева!
Хмурым ветреным днём вернулся в Ладогу воевода Вольгаст. Привел с собой ещё человек двадцать полону и, как Ратша прежде него, без выкупа отпустил всех по домам.
Ждан Твердятич Вольгаста встретил с лаской отеческой. Сажал его за стол рядом с Ратшей и сам глаз не мог отвести: любо-то до чего! С этими двоими граду Ладоге стоять крепкого крепче. Ратша – воин свирепый, в бою равных не знающий. Славен Рюрик-князь, сумевший привлечь его под свой стяг! Вольгаст – воевода не по годам умудренный, меткими на язык ладожанами не зря прозванный Вещим... Одно плохо: нет между этими дружеской любви, нет братской приязни.
Одно добро: навыкли оба унимать свою рознь, удерживать её при себе. Знают: худо сильному телу и даже самой голове, если схватывается правая рука с левой, а левая с правой...
Люди воздвигают курганы над умершими ещё и затем, чтобы живые, стоя у прадедов на плечах, заглядывали подальше. Потому-то и не сердится мертвый, если кто ненароком забредет на могилу – об этом рассказал Пелко Святобор.
Пелко сидел на вершине Вадимова кургана и смотрел на святилище. Память о перенесённом страхе и о собственной трусости долго не подпускала его к этому месту: всё казалось, будто девчонка-рабыня так и горевала здесь безутешно под холодным дождем, оплакивала сгинувшего Гостяту. Или, может, вправду разжалобилась мать-земля да превратила её в серебристую ивушку, покрыла серой корой нежное девичье тело, притушила муку сердечную?.. Ни того, ни другого: пусто, безлюдно было возле кургана. Ни стона, ни голоса, ни шелеста плакучих ветвей. Тогда-то Пелко взобрался на самый верх и увидел святилище.
Оказывается, в тот первый раз ему оставалось пройти какие-то пару сотен шагов. Святилище лежало на высоком речном берегу, там, где каменные обрывы полукругом вторгались в самое русло, преграждали прямой путь бегучей воде. Словенские Боги жили совсем рядом с могилами, или, может, это могилы вплотную обступали святилище, стремясь под сень Божества... Широко летели над ними угрюмые облака, и
