одного невеста…” и т. д. Вот! И Карамазовы ничего не избежали в Тобольске (то есть в романе Карамазовы проживали в срединной России, но история их – тобольская!)…
Так. В соображениях моих опять пошла рвань, несовпадения и логические скачки. Еще и Карамазовы! Эко хватил! Отчего же я не припомнил для себя Обтекушина, а сразу прихватил Карамазовых? Обтекушина, Обтекушина мне с его исповедью!
Нет. Все. Надо лечиться!
Я снова перекрестил себя двухпудовой гирей и принялся с остервенением ее выжимать. “Победа – вот лучшее лекарство для мужчины!” – вспомнилось мне читанное на первых курсах. Кто же это провозгласил? Ницше? Вроде бы Ницше. Но от чего – лекарство? А не важно!
Призывая к победным подвигам, зазвенел телефон.
Звонила Валерия Борисовна.
– Не потеряет тираж ваша газета, если ты уделишь мне еще полчаса? С дорогами час пятнадцать. От силы.
– Но…
– Я думала, что ты сам позвонишь в эти дни.
– Я не обещал звонить, – угрюмо сказал я.
– Не обещал. Но мог бы и позвонить… Ладно. Для телефона обмен нашими впечатлениями не годится. Жду тебя в кафе “Прага”. Там в эти часы полупусто. О затратах не горюй. На чашку кофе у тебя хватит. В крайнем случае будешь у меня на содержании.
Она была сердита, раз позволила себе съязвить о затратах. Предполагалось: об экономических волнениях бедняка, чурающегося из гордости богатой семьи. Меня это задело. На что, возможно, она и рассчитывала.
Кафе и впрямь было полупустое. Валерия Борисовна (в джинсах, в светло-розовой свободной блузе навыпуск и с разрезом на груди, волосы, темно-русые, распушила до плеч) сидела за столиком на двоих, и видно было, что она здесь своя. Возможно, она привыкла к этому, на мой взгляд, снобистско-скучному заведению с давних пор. Впрочем, пирожное, кусочки модного торта и дама вполне соответствовали друг другу. Ночные мысли о Валерии Борисовне не возникли, они свинцово спали, укрывшись с головой под дюжиной одеял. Я присел к ней.
– Прежде всего, и это никак не годилось бы по телефону, – сказала Валерия Борисовна, – об Анкудиной.
– Что об Анкудиной? – удивился я.
– Что она твоя однокурсница…
– Ну была, – кивнул я. – Она ходит к вам?
– Ходит. Часто. И сидит с бумагами.
– С какими бумагами?
– Не важно. Важно, что она называет себя твоей подругой, будто бы ты за ней приударивал, но она тебя отринула, а ты хоть и обижен на нее, но уважаешь как ученую…
Я расхохотался. Неприлично громко для столь кремово-бисквитного заведения.
– Ты гогочешь! – рассердилась Валерия Борисовна. – А эта Анкудина оказывает на Юлию… определенное… влияние. На мой взгляд, сомнительное. Конечно, в моде вольности и самостоятельности мышления, но тем не менее… А я смирно вела себя по отношению к ней только потому, что она твоя приятельница и ты ее уважаешь…
Тут Валерия Борисовна замялась, возможно посчитав, что проговорилась и совершенно зря высказала мне свое высочайшее, но не заслуженное мною одобрение.
– Какая она ученая! – Я все не мог отсмеяться. – Дура и истеричка. И лицемерка. Прозвище – “Кликуша”. Только справки медицинские да всякие подхалимские штучки дотянули ее до четвертого курса. А там ее отчислили. И если вы ее видели, то как же бы я, по-вашему, мог приударить за ней?
– Ну да, ты же эстет! – съехидничала Валерия Борисовна. – Ты нищ, груб, дубина стоеросовая, но ты эстет. Тебе подавай барышень из семейства Корабельниковых.
– Валерия Борисовна, – сказал я, – вы могли бы произнести по телефону лишь “Анкудина”, выслушали бы в ответ матерные слова, и мы обошлись бы без кофе.
– Хорошо, – поугрюмела Валерия Борисовна. – Я звонила не из-за Анкудиной. Хотя и о ней надо было узнать.
Я ощутил, что на меня кто-то смотрит (мне и прежде в кафе мерещилось это). Я обернулся. Следопытский взгляд, я был уверен, мог исходить от столика, за которым сидела женщина с “Огоньком” в руке. Спина ее была мне незнакома, и незнакома была ее прическа под Анджелу Дэвис с антрацитовыми завитками.
– Что ты вздрагиваешь, что ты не смотришь мне в глаза? – проявила недовольство Валерия Борисовна. Сама же она заерзала и отчего-то вскинула руку с зажигалкой, словно бы огнем ее хотела оповестить дружескую крепость о подходе сарацинов.
– Я не вздрагиваю, – проворчал я. И опять обернулся. Женщина с проволокой Анджелы Дэвис на голове исчезла.
– Я возьму еще кофе, – сказала Валерия Борисовна. – И пожалуй, угощусь коньяком. Василий, ты будешь коньяк? Или может – ликер? Водки здесь нет…
– Я не буду…
– Не выламывайся, Василий, ты у меня на содержании.
