– Валерия Борисовна, я сейчас уйду…
– Ах, ах, ах, какие капризы! – Валерия Борисовна повела над столом нежными, ухоженными пальцами в перстнях.
'Пальцы пианистки… или щипача…” – тут же мне вспомнились пальцы Юлии и мои мысли о них. Ко мне опять подступила тоска. И это была сладкая тоска.
Не помню, обслуживали ли нас тогда официантки или сама Валерия Борисовна принесла чашки с кофе и рюмки с коньяком (к ним – дольки лимона в сахарной пудре). “По сто грамм”, – сообразил я.
– Так значит, ты не желаешь иметь разговора с Юлией? – спросила Валерия Борисовна.
– Отчего же… – сказал я.
– То есть ты можешь встретиться с ней? – как бы удивилась Валерия Борисовна.
– Хоть сейчас! – решительно произнес я.
– Хоть сейчас… – задумалась Валерия Борисовна. – И о чем же ты будешь говорить с ней?..
В иной раз я бы буркнул: “Ну уж это мое дело!” Теперь же я был готов – возможно, что и с воодушевлением! – объявить Валерии Борисовне, что намерен уговорить Юлию сохранить нашего с ней ребенка, ну и обо всем из того вытекающем. Но я опять ощутил чей-то следопытский взгляд, порыв мой был смят, и я выдавил из себя как бы подготовительную фразу, в ожидании услышать: “И что ты решил?”
– Как же, – сказал я, все же с долей горячности. – Вы же сами, Валерия Борисовна, просили меня уговорить Юлию не совершать безрассудства.
– Ах это… – вяло (“пустяки-то какие”) махнула рукой Валерия Борисовна. – Давай, Василий, выпьем!
Она выпила, я же поднес рюмку ко рту, но даже и пригубливать коньяк не стал.
– О том, о чем я хотела и ты захотел, – сказала Валерия Борисовна, – говорить нет никакого смысла.
– Почему?
– Проехали. Юлия в больнице. И сегодня утром ее безрассудство, как ты говоришь, осуществилось. – И она допила коньяк.
– То есть как?
– То есть как? Самым обыкновенным способом. Что ты смотришь на меня врагом? Ты как будто злишься на меня!
А я вдруг ощутил, что именно злюсь. И именно на Валерию Борисовну. Ее известие словно бы спалило мое важнейшее житейское решение и пепел пустило гулять над Арбатом.
– Ты не о себе думай, – сказала Валерия Борисовна. – Ты о ней думай. Ей было больно. Ей и теперь больно. Выпей лучше за ее здоровье.
– За ее здоровье… и за ваше… – буркнул я и выпил коньяк. И не выпил, а хлебнул.
– Ну и как? После моей новости ты желаешь встретиться с Юлией?
– Не желаю, – сказал я. И даже головой покачал:
– Нет!
– Я так и предполагала, – опечалилась Валерия Борисовна. – И однако же…
Женщина в черных завитках на голове стояла за оконным стеклом. Она дернулась, шагнула в толпу, спешившую к Новому Арбату, и уплыла с ней.
– Виктория приехала из Англии? – спросил я.
– Да, – заторопилась Валерия Борисовна. – Она сейчас у Юлии… Но при чем здесь Вика?
– Так, – сказал я.
– Ты сердись, ты злись! – сказала Валерия Борисовна. – Оно объяснимо. Но где же ты был эти два дня? Эти три, эти четыре дня! Она ждала тебя… Она любит тебя!..
– Это вы так считаете.
– Всю эту дурь она затеяла, чтобы у нее не было… Ради тебя…
– Это вы так считаете…
– Что ты все бубнишь! Впрочем, бубни… Ты отменил сейчас свой романтический порыв, дело твое… Я тебя понимаю… А позвала я тебя вот из-за чего. Покажи-ка мне ее прощальную записку. Я знаю, что она при тебе. Я даже знаю, где она лежит. Ты сейчас охоронное движение сделал… Она тебе, стало быть, дорога…
– Откуда вы знаете, что она при мне?
– Я старше тебя, – сказала Валерия Борисовна. – Ты, как только ее мне пересказал, дома сразу же бросился ее перечитывать. И стал носить ее с собой, чтобы заглядывать в нее через каждые полчаса.
– Ну… Два раза я действительно просматривал ее…
– Два не два… И все небось пытался отыскать в ней нечто не замеченное прежде или неразъясненное… Давай-ка ее мне…
Я протянул Валерии Борисовне записку ее дочери.
– Хранил-то как бережно. А ведь мог разорвать. Или сжечь.
