Внезапно деревья перед ним расступились, и он оказался на вершине горы. Внизу расстилался небольшой хуторок дома в четыре. Мирно поднимался дымок из труб, весело блестели на солнышке белёные мелом стены хат. Донеслось квохтанье кур, блеяние козы. И в этот момент Володя потерял сознание и упал… Его тело заскользило, мелькнуло в клубах снежной пыли, в себя он так и не пришёл…
…-Пить… Пить…
Чья-то мягкая ладонь осторожно приподняла его голову и капли влаги коснулись пересохших губ.
— Вода? Нет. Молоко…
Уже почти позабытый вкус восхитительно сладкого козьего молока… Привкус мёда… Он жадно глотал, пока не выпил всё, затем его так же осторожно опустили на подушку… Подушку?! Глаза мгновенно раскрылись — перед глазами потолок из струганных досок, уже потемневший от времени. Внезапно перед ним возникла перевёрнутая почему то морда Гитлера. Тот коротко мяукнул. Затем послышался мягкий грудной голос.
— Очнулся, миленький? Ты не бойся. Немцев нема у нас. Воны редко сюды издят. А как идуть, так в нас Серко гавкать спочинае, коли воны, ироды, за три версты звидсиль…
Увидеть, кто говорит, так и не удалось пока. Голова не поворачивалась. Сил не было… Но хотелось верить. В лучшее. И он опять провалился в забытье…
Вновь пришёл в себя, когда уже стемнело. В комнате он был один. Уютно мерцала лампадка над иконостасом в углу, да женская фигура в длинной ночной сорочке тихо молилась перед ними, стоя на коленях. Длинная светлая коса длиной до маленьких аккуратных пяток лежала между лопаток, почти не шевелясь при поклонах. Внезапно хозяйка словно что-то почувствовала и, прервав молитву, обернулась — Владимир увидел молодую девушку, или женщину, в полутьме он сразу и не разобрал. Но то, что его спасительница была красива и молода, он понял сразу.
— Очнулся? Пить хочешь?
— Хочу… Если можно…
— Нужно. Я тебе и курочку зарезала, бульончик сварила. Сейчас принесу. В печке стоит, тёплый ещё.
Она подхватилась и умчалась в другую комнату. Через несколько мгновений появилась вновь, уже в телогрейке и с чугунком в руках.
— Сейчас мы тебе поможем… Сможешь сидеть?
— Должен…
Неожиданно сильные руки легко приподняли могучий торс лётчика и подоткнули под спину целую кучу подушек. Сразу стало легче. Затем ко рту поднесли ложку с ещё дымящейся едой. Владимир запротестовал:
— Зачем вы, я сам… Не так уж я и плох…
— Сам, так сам. Я помочь хотела…
Хозяйка положила чугунок ему на колени и сделала движенье, чтобы встать со стула, но Владимир успел ухватить её за руку.
— Чего?
— Вы не обижайтесь. Просто я подумал, что вы весь день по хозяйству, да ещё я вам на голову свалился. Вот и хотел, чтобы вы отдохнули…
Насторожённое выражение исчезло с её лица, она вздохнула и присела обратно на стул.
— Ладно. Ты ижь давай. Тебе надо сил набраться. А поутру дед Василь прийде. Побачит тебе. Да и ногу на мэсто поставит…
— А кто это, дед Василь?
— Та знахарь наш. Дохтура в нас немае, вбили нэмци, вот диду и лечит, коли може… Вин правильный. Не выдаст… Ладно. Поижь — поставь казанок у койци. Ось тоби поганое ведро, нужду справишь, та крышкой прикрой, шоб не воняло. Споняв?
— Понял…
— А я спати пиду…
Хозяйка вновь поднялась и устало потянулась, затем пошлёпала к выходу из комнаты.
— Спасибо вам…
Она обернулась уже в тёмном проёме:
— А? Та не за што… Ти ж летун, нимцев бьешь. Тоби кормить можно…
— А зовут вас как, хозяйка?
— Та люди Дариной кличут. Спи, летун…[15]
Она ушла. Было слышно, как скрипнула щеколда на двери, затем зашуршало одеяло, и Владимир принялся за трапезу. Быстро опорожнил горшок, поставил его у изголовья деревянной кровати, затем осторожно, старясь не греметь, справил нужду и прикрыл ведро крышкой. А после уснул неожиданно крепким сном. На широкой деревянной стойке в ногах лётчика сидел чёрный здоровенный кот и смотрел на раненого хозяина загадочным взглядом зелёных глаз…
Глава 9
Глаза майора уже просто слипались от усталости. Ещё бы — почти шесть часов за рычагами! Зато дал механику выспаться и отдохнуть. Теперь его очередь вести машину… Александр едва успел рвануть рычаги и затормозить машину — прямо на дороге стоял человек в папахе и кожаном пальто с поднятой рукой. Щёлкнул стопор люка, майор высунулся наружу.
— Кто такие?
— Отдельный танковый батальон тяжёлых танков шестого кавкорпуса. Приданный.
— Сам вижу, что тяжёлых. Генерал Рыбалко.
Рука сама подлетела к виску.
— Майор Столяров, товарищ генерал. Следую согласно приказа к месту дислокации корпуса.
— Понятно. Сколько машин было вначале?
— Под Сталинградом — пятнадцать, товарищ генерал.
— Ну, ты ещё богач, майор. Короче, слушай новый приказ — пойдёшь прямо на Харьков. Там твои черепахи больше толку принесут. А с Соколовым я договорюсь: дам ему батальон «семидесяток». Они полегче, да и пошустрей, чем твои сараи, майор…
…Впервые майор входил в освобождённый город парадным маршем. До этого — в тяжёлых жестоких боях, в огнях пожарищ, через трупы товарищей. А сейчас — строем, в колонне, по проспектам и улицам, на которых стояли со слезами на глазах немногие уцелевшие жители Харькова. Оккупационные власти гитлеровцев их практически не кормили. Не было централизованного подвоза продуктов, такого снабжения как в советские времена. Каждый выживал, как мог. Люди уходили в деревни, меняли нехитрые пожитки на еду, словно в гражданскую. Кое-кто и добытчиков вообще не возвращался — они погибали от случайной пули, выпущенной полицаями, засыпали, чтобы никогда не проснутся на дорогах, в лютую зиму. И напрасно их ждали дома, гадая, принесёт ли глава семейства что-нибудь съедобное… На центральной площади горел костёр. В его огне пылали ненавистные атрибуты фашистов: красные знамёна со свастикой, портреты отродья человеческого — Гитлера. Многочисленные вывески и таблички, украшенные острым готическим шрифтом, корчились в багряных языках. Казалось, что даже воздух становился чище после очистительного пламени… Да. Впервые на памяти Александра фашисты оставили город добровольно. Их командующий Пауль Хауссер, понимая, что охват города грозит войскам под его началом новым Сталинградом, решился нарушить прямой приказ Фюрера, гласивший «сражаться до последнего». Он знал, что рискует собственной головой, но всё-таки пошёл на отступление, спасая своих солдат. Да, эсэсовцы умели драться. Драться умело, храбро, жестоко. Но они умели и отступать, когда этого требовали интересы дела. Что толку было бы в том, что они полегли бы все, до последнего солдата? У Красной армии имелось гораздо большее колличество бойцов, техники, артиллерии, чем у врага. Харьков уже находился фактически в окружёнии. Большевистские орды попросту бы перемололи отборные части вермахта, пусть при этом они и сами бы умылись кровью, но элита Германии, её отборные части подверглись бы полному уничтожению, что нанесло
