Блейк.
Когда мы входили в полосы света от фонарей, становились резче видны усталые морщины у его рта, у глаз…
… - А мы с вами, Петр Петрович, залезаем внутрь механизмов Первой программы, да еще пытаемся переделать их, приспосабливая к своим, человеческим целям. Поэтому нам надо быть ой какими хитрыми и терпеливыми. А самое главное — дальновидными. Ибо госпожа природа не всегда прощает такое вмешательство…
Вдруг озорно подмигнул мне:
— Мы же все равно будем вмешиваться. Нас медом не корми, только дай вмешаться, покопаться в себе. Да и ничего другого нам не остается…
Он поправил шарф на шее, и Таня сказала:
— Не простудитесь, Виктор Сергеевич? Все-таки сегодня на улице холодно.
Как в каждой женщине, в ней жило одно из прекрасных проявлений Первой программы — инстинкт материнства, и она покровительственно относилась к мужчинам. Но Виктор Сергеевич, наверное, по-своему понял ее слова, потому что сразу же, взглянув для приличия на часы, заспешил, попрощался и почти на ходу вскочил в троллейбус.
А мы в тот вечер еще долго гуляли по заснеженному проспекту Науки. Набрякшее небо висело низко, облака казались следами босых ног на темно-зеленом льду. Под ногами потрескивала снежная парусина. Ветер менялся, становилось теплее. Постепенно менялось и небо, превращаясь в синюю стеклянную чашу,
— Откуда вы знаете домочадцев академика? — спросил я.
— Училась с его дочкой в одной школе, — отчего-то смутившись, неохотно ответила Таня и поспешила спросить: — А почему Виктор Сергеевич пришел с вами в виварий? Специально ко мне?
Пришлось рассказать о вчерашнем разговоре и о том, как сегодня неожиданно академик появился в лаборатории.
Мы заговорили о своеобычности Виктора Сергеевича.
— Это своеобычность гения, — утверждала Таня. — Даже то, как он исправляет свои ошибки, как не боится уронить свой авторитет.
— Так должны поступать все люди, Таня. Исключение должно стать нормой.
— Должно? — насмешливо произнесла она. — А когда станет? Одни не хотят поступиться гордыней, а другие боятся потерять ее. Ведь их авторитет держится на довольно хрупком фундаменте. Только такой человек, как Виктор Сергеевич, может позволить себе не считаться с условностями. А много ли таких?
— Точно таких очень мало. Но тех, кто поступает так же, гораздо больше. Не обязательно быть гением, чтобы поступать честно.
— Он не просто честный человек, а директор крупнейшего института, где собраны значительные умы. Чтобы управлять ими, надо быть умнее их всех…
— Или честнее. Или добрее. Или терпимее. Или лучше владеть собой. Или, или, или… Понимаете?
— Не согласна, — сказала Таня и качнула помпоном на шапочке. — По отдельности ни одно из названных качеств не даст решающего преимущества. А если они сами не признают его над собой? Он не сможет здесь руководить…
Я смотрел на ее губы, как они выпячиваются, и на них то появляются, то исчезают крохотные морщинки. Я слишком долго смотрел на ее губы, и мне расхотелось спорить.
— Ладно, — сказал я. — Может быть, вы и правы.
Она удивленно вскинула ресницы, на которые налипли снежинки, и уставилась на меня. И я не осмелился ее поцеловать.
Ранние сумерки занавесили окна. Сквозь черноту чуть пробивались светлые точки — то ли далекие фонари, то ли звезды. Таня помогала мне сверять таблицы. С улицы донеслась сирена «скорой помощи». Я подумал: «Сколько несчастий случается в большом городе ежесекундно…»
По коридору затопали тяжелые шаги. К ним присоединились другие, третьи… Бежало несколько людей. Таня вскочила, распахнула дверь. Донесся чей-то запыхавшийся голос:
— В виварии несчастье!
«Охранники!» — подумал я и невольно бросил взгляд на часы: половина седьмого, рабочий день закончился полчаса назад. Очередная кормежка животных — через полтора часа. Кто же там сейчас оказался?
— Таня, ну что вы застыли у двери? Пойдемте в виварий. Она повернула ко мне мертвенно-бледное лицо: — Да, да, идемте. Быстрее! Вспомнились ее тревожные слова о предчувствии. Что там могло произойти?
Я побежал бы, если бы не Таня. Она еле шла, прижимая руки к груди. С улицы опять ворвался вой сирены, завибрировал где-то под потолком.
В тамбуре толпились люди: Вера, Николай Трофимович, дежурные математики из вычислительного центра. Я услышал: «Виктор Сергеевич…» — и, растолкав людей, пробрался в виварий. За мной неотступной тенью следовала Таня.
…Он лежал в луже крови недалеко от клетки Опала, подогнув ногу и вытянув руку вперед. Из-под полы белого халата виднелся серый костюм, знакомый мне уже лет пять. На его голову страшно было смотреть. Врач «Скорой помощи» что-то говорил санитарам. Из тамбура прозвучал негромкий властный голос:
— Пропустите, пожалуйста.
Несколько человек гуськом прошли в виварий. Один из них, в милицейской форме, остановился, повернулся лицом к тамбуру и предостерегающе поднял руку:
— Кто может дать показания, останьтесь. Остальных прошу вернуться в свои комнаты, но из института пока не выходить.
Я не был уверен, что смогу «дать показания», но остался. Таня — тоже. Она стояла рядом, прислонившись плечом к моей груди, опустив голову, чтобы не смотреть «туда». Я чувствовал, как дрожит ее плечо, и боялся, что она сейчас упадет.
— Кто может сказать, почему директор оказался здесь? — спросил высокий мужчина, расстегивая пальто и доставая ручку. Сросшиеся на переносице густые брови и горбатый нос придавали ему диковатую суровость.
— Виктор Сергеевич собирался понаблюдать за подопытными шимпанзе, — сказал я.
— Он часто это делал? — Глаза мужчины уставились на меня, словно сфотографировали. И тут же он представился: — Следователь Шутько. Михаил Георгиевич.
Я тоже назвал себя и сообщил ему, что Виктор Сергеевич приходил в виварий не реже раза в неделю, если не был в отъезде.
— Это во время вашего дежурства произошло несчастье с обезьяной? — быстро спросил следователь, и взгляды его коллег тоже обратились ко мне.
Сразу стало неуютно, неловко, даже бросило в пот. Таня настороженно выпрямилась.
— Да, — сказал я, удивляясь, кто ему успел сказать. — Несчастье случилось в том же отделении вивария? — Да. — А когда вы узнали, что директор собирается сегодня прийти сюда?
— Позавчера вечером. Виктор Сергеевич сказал, что зайдет в виварий, но не уточнял когда.
— Очень удачно, что вы сейчас здесь, — продолжал следователь Шутько, — и объяснили нам, почему директор оказался в виварии после работы. — Он отвел взгляд и спросил как бы походя о чем-то второстепенном: — А вы сами, наверное, часто задерживаетесь?
— Не так уж часто.
— Молодые люди не очень-то любят перерабатывать, — сказал кто-то за спиной следователя.
Замечание задело меня. Шутько повел плечом, и говоривший осекся.
— Простите, вы пришли сюда из своей комнаты? Я кивнул: — Из лаборатории. — С вами там были еще люди? — С ним была я, — вмешалась Таня. — Михаил Георгиевич, как вы думаете, это несчастный
