улице и натягивать на пальцы белую перчатку. Акакий Акакиевич пил службу как воздух. [жил службою] В службе его было всё существование, источник радостей и всего.
Всходя [Перед этим начато: Подходя] по чердачной <?> лестнице, которая [которая вела к Петровичу] была облита вся водой и помоями [Сверху написано: проникнута тем спиртуозным запахом, который властвует на наполненных местах] и вела прямо в комнату Петровича с окном в какую-то коню<шню>, Акакий Акакиевич думал уже между тем о цене и сколько именно запросит Петрович за работу и готовился мысленно надавать [и уже мыслен<но> готовясь давать] на пять рублей два рубли.
Дверь была отворена, потому что хозяйка готовя какую-то рыбу напустила дыму в кухню [в короб <?>] и для этого [Не дописано. ] … Пройдя через кухню, которая несмотря на то что была [которая была хоть] маленька, но была грязнее кожи <?> мужика идущего в баню [маленька, но как водится весьма грязненька] и где было вволю тараканов прусаков и прочих хозяйственных необходимостей, [и снабжена <?> вволю тараканами прусаками и прочими хозяйственными необходимостями] Акакий Акакиевич вошел наконец в комнатку, где увидел Петровича сидящего возле на столе, [сидящего на столе] подвернувшего под себя ноги как султан. Ноги сами по себе, по обычаю портных сидящих за работою, были [по обычаю портных были] нагишом [[Надо] Не нужно говорить, что ноги эти были натурально нагишом] и большой палец, очень знакомый Акакию Акакиевичу, с каким<-то> изуродованным ногтем, толстым большим и крепким как череп у черепахи, со своей стороны приветствовал его. Петрович кивнул головою и посмотрел на руки Акакия Акакиевича желая знать, какого рода добычу тот несет. На шее у него висел моток шелку и ниток, а на коленях какая-то ветошь. Петрович за минуту до прихода продевал с четверть часа нитку в иглу и всё не попадал и потому сердился и бранил темное время. [сердился браня темноту] Акакию Акакиевичу неприятно было, что он пришел в ту минуту, когда Петрович [сердился]. [сердился, но нечего делать, дело было сделано. ] Он особенно [Ему бы особенно] любил заказывать Петровичу [любил к Петровичу приходить в то время] когда он [когда т<от>] уже был неско<лько> [был немножко] под куражем или как выражалась жена его: осадился сивухой, одноглазый чорт. В таком состоянии [В это время] Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался и всякой раз даже кланялся и благодарил. [и всякой раз даже благ<одарил>.] Потом, правда, приходила жена его с плачем, что [де] дешево де взялся, но гривенника было <довольно?> прибавить и дело в шляпе. А теперь Акакий Акакиевич спохватился, да нечего делать, дело было сделано.
— Здравствуй Петрович. А я вот того.
— Здравствовать желаю, сказал Петрович посмотревши своим единственным глазом на фрак Акакия <Акакиевича>, начиная с рукавов и на покрой спинки, который ему очень был знаком, но таков уже обычай портных. [обычай портных обсм<отреть?> на нем <?>] Это первое что он сделает, прежде чем начнет говорить …
— Вот я того, Петрович… Шинель-то местах в трех повытерлась [местах в трех прот<ерлась>] … Так того, чтобы заплаточки, знаешь… да и подкладку тоже в иных <местах> подшить, где разорвалась и кое где и того, нового колинкорца [новые штучки] вставить.
А ты, Петрович, заплаточку!
Гм. Да, ведь заплаточку-то уж нельзя положить. Укрепиться ей нe за что. [Далее начато: Тут] Повернешь иголку, а оно и ползет. Подержка-то уж очень большая. [Сукно-то больно издержалось] Ведь это оно только слава что сукно, оно что порох, вон так на ветер и летит. [оно что прогорелое, ты его ткнешь <?> только вон лезет.]
А ты, Петрович, все-таки как-нибудь укрепи.
Да что прикрепить? прикрепить-то можно прикрепить, да было бы к чему. Тут поставишь заплатку, а на другой день нужно опять и другую.
— Ну, а ты, Петрович, и другую поставишь потом.
— Да что ж <?>, уж ее просто только бросить, если говорить правду. Как зимний холод придет, так вы онучки из <нее> для ног сделайте, потому что чулок не согреет. [Вместо “Да чтож ~ не согреет”: Да ведь это выходит, одна подчинка дороже чем шинель, а вы уж нечего делать. Ведь она просто разве на мусор только ее продать — а ведь нечего делать, оставьте ее так] Это немцы выдумали, чтобы денег побольше себе забирать (Петрович любил при случае кольнуть немцев). [Да] а шинель нужно новую [шинель новую нужно] делать.
III. ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ РЕДАКЦИЯ ЭПИЛОГА
Акакий Акакиевич уже и не слышал, как он сошел с лестницы и выбрался. Ни рук, ни ног под собою он не чувствовал, в жизнь свою он не был еще [он еще не был] так сильно распечен генералом, да еще и чужим. Это обстоятельство совершенно доканало его; <он> шел разинув рот, [раскрыв рот] куды попало в снег <?>. Ветер по петербургскому обычаю со всех четырех сторон дул в него из переул<ков> [со всех переулков] проникая до костей и несколько раз сваливая его с ног и наконец в довершение насвистал ему в горло жабу. Пришедши домой он [Когда пришел он] не мог сказать ни одного связного слова, весь распух и слег в постель. На другой же день обнаружилась у него сильная горячка. Благодаря [На другой же день благодаря] деятельному и великодушному вспомоществованию петербургского климата болезнь пошла сильно быстрее ожидания вплоть до воспаления. Департаментский доктор пришел больше для [пришел для] того только чтобы видеть ход болезни и объявить, что<в> два дни больной [что больному] будет совершенно готов [больной готов] откланяться. Всё время больной Акакий Акакиевич впадал в поминутный бред: то видел Петровича и заказывал [то заказывал] ему сделать шинель с пистолетами, чтобы она могла отстреливать если еще <?> нападут мошенники, потому что в его комнате везде сидят воры и [мошенники]. То казалось [То виделось] ему, что он стоит перед генералом и слушает надлежащее распекание [слушает распекание] приговаривая: да, виноват, виноват, ваше превосходительство. То, наконец, даже сквернохульничал выражаясь [и говорил] совершенно извозчичьим слогом или тем, которым производят порядки на улицах, чего от роду за ним не бывало от времен [от времени] самого рождения. [Далее начато: и вскрикивал он] — Я не посмотрю, что ты генерал, вскрикивал он иногда голосом таким громким. — Я у тебя отниму шинель. [Я твою шинель <отниму?>] Я Платону Ивановичу столоначал<ьнику> [нажалуюсь] [наконец]. Далее он говорил совершенную бессмыслицу и ничего решительно нельзя было понять. Можно было заметить, [Заметно было только] что беспорядочные расстроенные слова [что слова] всё ворочались около шинели. Наконец, бедный <Акакий> Акакиевич испустил дух. Комнату и вещи его не опечатали, потому что во-первых не было наследников и, во-вторых, потому что наследства оставалось что-то очень немного, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, две-три [несколько] пуговицы, оторванные <от> панталон, пары две носков и известный уже читателю капот. Кому всё это досталось, бог знает. Это не наше дело. Акакия Акакиевича свезли и похоронили, и Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы его в нем и никогда не было. Исчезло и скрылось существо никем незащищенное и никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя взгляду естествонаблюдателя и только покорно понесшее канцелярские насмешки и никогда во всю жизнь свою не изрекшее ропота на свою участь и не знавшее, есть ли на свете [не знавшее, что такое] лучшая участь; но для которого всё же таки перед концом [для которого посреди]
