часа…
– Ну снова он о своей черепахе.
– Да я не о том, не о том! – заспешил парень. – Я рассказываю…
– Сперва выпей пива, а то языком за зубы цепляешься. Пей, – ему сунули открытую бутылку.
Рассказчик присосался к бутылке по-студенчески, то есть со знанием дела. Пиво винтом вонзилось ему в горло и все, до последней капли, пропало внутри. Парень выдохнул, икнул и расплылся в улыбке.
– А теперь давай, договаривай, – приятель Дэйна, тот, что потрезвее (должно быть, ему просто не хватило взятого с собой пива), заводил грузовик. – Что там с черепахой?
– Ну так я у себя ее держал до одного случая. Пригласил к себе друзей, они еще привели своих друзей, которых я не знал… А я тогда работал на заказ, делал для одной фирмы краски, светящиеся в темноте. Банку с краской оставил на столе. Ну выпили, я и уснул…
– Голова слабая.
– Да ладно! Ты и сам тогда раньше меня под стол свалился. А те ребята, которых я не знал, оказались крепче башкой. Они увидели у меня черепаху, взяли краску, какую нашли… ту самую, светящуюся… и на панцире черепахи написали нехорошее слово. Ну то, которое на заборах пишут.
– И что? – заинтересовался Арман.
– А то, что ночью я встал в туалет, – сердился рассказчик. – Пошел по темному коридору. Иду и вижу – на меня медленно ползет х… И в темноте светится…
Студенты залились хохотом, хотя большинство эту историю слышало уже неоднократно.
– И что дальше? – спросил Дэйн.
– Что-что. Как шел, так и сел. Потом полгода спиртного в рот не брал. И черепаху пришлось отдать. Слово-то нехорошее я с нее смыл, но как увижу несчастное животное, так и вспомню. Темный коридор и…
– Ладно, хватит болтать, поехали! – прикрикнул самый трезвый однокурсник, садясь за руль. – Поехали, а то бензина мало. Только туда и обратно.
– И там!
– Пара кругов, не больше.
– Тогда будет не кругами ездить, а туда-сюда.
– Что играть-то собираетесь?
– Как что? Индастриал Блэк Метал Рок. Какую-нибудь композицию подушевнее. Выбирайте, ребята. Что сможете забабахать?
– На полную мощность? – деловито поинтересовался парень с короткой, как щетина, стрижкой, в густо- черной кожаной куртке с заклепками, наклоняясь над усилителем.
– Давай.
– Менты привяжутся.
– Пока они спохватятся и приедут, у нас уже бензин кончится. Так что пока едем туда, распеваемся и состраиваемся, там бабахаем и сразу обратно, – распорядился Дэйн и схватил свою электрогитару.
Ночной город, залитый светом реклам, уличных фонарей и мигающих желтым светофоров, плыл мимо них, исполненный такого покоя и безмятежности, что сидящему за рулем парню даже стало его немножко жаль. Но в кузове уже завибрировала мелодия, выводимая тремя гитарами и синтезатором, она то обрывалась, то крепла, и пока ребята не добавили в нее металла и ударных, действительно напоминала мелодию. Потом, когда они станут выводить композицию, от музыки не останется ничего. Те, кто терпеть не мог тяжелый металл, называли результат усилий современных групп грохотом, шумом, безобразием – иногда и гораздо крепче. Те, кто относился терпимо, характеризовали авангардные композиции как угодно, только не называли их «музыкой». Музыки тут действительно было совсем немного.
В эту ночь Такэду и ее родителей, только-только сомкнувших глаза, разбудил вой динамиков и ритмичный грохот, который они сперва приняли за работу какого-то мощного механизма. Девушка, не чуждавшаяся современной молодежной культуры, поняла, в чем дело, и торопливо выглянула из окна. Внизу по двору кругами ездил грузовик – следовало только изумляться искусству шофера, который умудрялся развернуть громоздкую машину на крохотном пятачке между двумя рядами припаркованных машин. В кузове грузовика трое ребят в кожаных куртках усердно наяривали на гитарах, еще один, подпрыгивая, дрыгал ногами перед низеньким синтезатором. Ритмичный грохот и помехи аппаратуры съедали больше половины мелодии, но дело-то было не в ней.
Стоило только распахнуться нужному окну, как Дэйн тут же бросил гитару и схватился за клетку. Перепуганные индустриальной рок-композицией голуби рванули оттуда с такой скоростью, что едва не сбили Армана с ног. Они разлетелись в разные стороны и заметались в воздухе, не понимая, куда можно безопасно скрыться. Невольно отпрянув от распахнутого окна, Такэда сначала с испугом, а потом и с любопытством стала наблюдать за сияющими зигзагами живых палевых цветов.
Не сразу ей удалось понять, что это птицы, почему-то переливающиеся всеми оттенками радуги, с глазками, полыхающими, как угольки, взятые прямо из жаровни. Звуки тяжелого рока стискивали их, как кольцо овеществленного ужаса, и голуби не знали, куда податься. Страх заставил их вспомнить, насколько плохо им было всего пару дней назад – к тому же перед поездкой их обильно накормили. Как и раньше, помет, исторгаемый несчастными мучениками великой науки Химия, оказался жидким; ко всему прочему он еще и светился в темноте, прямо как тонкие полосы вязкого огня. Серпантином помета щедро окропило кроны низеньких деревьев во дворе дома и крыши припаркованных машин.
Такэда, к счастью Дэйна, была девушкой очень уравновешенной и спокойной. Более чем недельный перерыв их с Дэйном отношений она перенесла довольно спокойно. Женщины их клана вообще привыкли спокойно смотреть на разлуки с мужьями или возлюбленными. Мало ли, какие у него обстоятельства. Может, важное дело, или клановые заботы, о которых он ничего не мог рассказать ей заранее. Каждому поступку есть какое-то объяснение. К тому же он ничем ей пока не обязан, их не связывает ни помолвка, ни обязательства, и если мужчина решил просто уйти – это его право. Накамура были немногословны, в делах старались обходиться без лишних слов и потому терпимо относились к чужому нежеланию что-то лишний раз объяснять.
Словом, Такэда совсем не обиделась. Теперь, заинтересованная выходкой своего приятеля, она с любопытством разглядывала мечущихся, страдающих голубей, и даже помахала им рукой, когда они, наконец поняв, где источник мучительной для них «музыки», а где – чистое небо, безмолвное и бесстрастное – разом рванули в вышину. Над высоткой Такэды они ненадолго образовали светящееся, переливающееся, будто рассеивающееся живое пламя, облачко – и растаяли в ночи.
В осенних домах загорались окна, люди выглядывали, а кое-кто на фоне ламп торопился нажимать кнопочки на телефонах, должно быть, вызывали полицию. Грохот внизу не утихал, грузовик, покрутившись на одном месте, встал, и из шоферского окна по пояс высунулся парень. Что-то прокричал, но что – за воем динамиков было не слышно. Потом снова спрятался, завел мотор – его шум на миг перекрыл индустриальную рок-композицию – и порулил прочь со двора. Ошеломленным людям несколько минут казалось, что произведенный неизвестными «налетчиками» грохот еще мечется между стен и окон. Но всему на свете приходит конец.
Дэйн, отложив гитару и держась за бортик кузова, мечтательно смотрел в сторону распахнутого окна, на подоконник которого положила локти хрупкая черноволосая девушка.
– Не могу его дозваться, – сказал Руин, кладя подвеску с магическим камнем на столик слоновой кости – маленький, будто игрушечный, на длинных, чуть изогнутых ножках.
Он был уже одет для церемонии, слуги облачили его в тяжелое роскошное одеяние, расшитое золотом, серебром и мелкими камушками в тонкой оправе, отделанное мехом. На груди Руина, поверх великолепного воротника, лежала тяжелая золотая, усыпанная разноцветными бриллиантами цепь, длинные черные волосы охватывал тонкий обруч. И вообще драгоценностей на сыне покойного Армана-Улла было столько, что оставалось лишь дивиться – как только он не сломился под их тяжестью.
Катрина, как ни странно, была одета куда скромнее. Но это только по сравнению с мужем. Платьев, подобных тому, корсаж которого служанки с трудом затянули на ней, молодая женщина не видела даже в музеях, даже в кино. Она от всей души наслаждалась бы своим одеянием и убранством – и то и другое было результатом трудов множества мастеров и мастериц, и то и другое можно было назвать истинным произведением искусства – если бы не дурное самочувствие.
