– И ты смог?
– Там больше нечем было заняться. Иногда мне казалось, что от бессилия я просто схожу с ума. Может, я и в самом деле сошел, – он слегка растянул губы в улыбке. – Все-таки.
Она уткнулась в его плечо.
– Ничего ты не сошел с ума. Не говори чепухи.
– Иногда я сам себе кажусь странным. Что ж… Будем надеяться, все пройдет. А проклятие я распутал. Трудно было, потребовало много времени, но…
– Так надо сообщить! – вскинулась Катрина. Она не сразу поняла, в чем суть новости, потому что принадлежала к другому семейству, чем ее супруг, и нужды Мортимеров были ей не так близки, как нужды Айнар. – Надо сообщить, пусть больше не боятся.
– Но зачем? – Руин посмотрел на жену, погладил ее по щеке. – Просто не будут гибнуть младшие сыновья, и рано или поздно все станет известно. Но я ведь не проводил расследование, я не знаю, кто именно положил проклятие, есть ли у свершившего это деяние сторонники, друзья. К тому же о том, что сам проклявший мертв, известно не наверняка. Может, он жив. Не хотелось бы, чтоб заклинание было восстановлено. Не надо лишний раз привлекать внимание к Мортимерам.
– Ну, может, ты и прав. – Катрина помолчала, но потом не выдержала, поинтересовалась. – А что ты еще видел?
– Многое, – задумчиво, очень медленно, будто тщательно взвешивал каждое слово и каждый звук, проговорил мужчина, глядя мимо жены, в окно. – Очень многое… Например, я видел сияние, отмечавшее твое родное семейство, но не понял, что оно означает…
– Что? – испугалась Катрина. – Проклятие?
– Нет. Не проклятие. Только не проклятие. Что-то другое. Я не знаю, не могу тебе сказать, что это такое.
И замолчал. Он вспоминал недавнее прошлое, и даже мысленное прикосновение к нему оковало его тело странной слабостью, неприятной истомой. Он вспомнил пространство, лишенное цвета, параметров измерения, любых ощущений. Руин понимал, что тогда у него просто-напросто отсутствовало тело, и фактически он существовал только духовно, физически же был мертв. Как оказалось, стоило лишь прикоснуться к накопленному Серыми знанию, и уже одно это подарило ему шанс придать особую жизненную силу нематериальной составляющей своей личности. Знания, накопленные магом за годы его учебы в магических академиях как на Белой стороне, так и на Черной, помогли ему хоть как-то жить, хоть что-то ощущать и даже совершать какие-то действия.
Арман помнил, как тяжело было не сойти с ума в том энергетическом мире, куда маги не выходят даже во время самых глубоких медитаций, где вообще не бывают живые существа, даже демоны. Он мог считать себя единственным человеком, который сохранил память о том плане реальности. Руин вспоминал плотные потоки магических энергий, из которых, по сути, и состояло пленившее его пространство, и то, как они стискивали его сознание, и как трудно было не раствориться в нем. Далеко не сразу он нашел для себя безопасное положение.
А потом понял, что способен увидеть такое, что никому никогда не увидеть. Он видел структуру миров и структуру Вселенной и понял наконец, почему все миры делятся на «черные» и «белые». Это не столько зависело от их положения, сколько от полярности той части Вселенной, где они вращались. Разные условия движения, соприкосновения с другими мирами и снабжения энергией порождали разные типы магической организации. А полярные явления всегда вступают между собой в конфликт.
Но должна была существовать и некая тонкая прослойка между двумя полюсами мировой магии. Должна была. Этот вопрос заинтересовал Руина еще тогда, когда он только осознал, что ж такое видит вокруг себя, когда еще не был уверен, что не растворится во всей этой энергетической круговерти. Но он родился магом, по натуре был ученым, и, больше жизни ценя новое знание, даже на грани небытия не мог отказаться от желания
Он узнал, но по сей день едва ли мог облачить свое открытие в слова. Да это и не было ему нужно. Самое же главное, что он понял там – серая магия действительно существует, на ней, сосредоточившей в себе едва ли десятую часть процента от общей черной и белой магии мира, зиждется равновесие Вселенной, без нее просто нельзя. И Серый Орден был совершенно прав, положив столько сил на изучение этого феномена. Являясь изгоем, серая магия представляла собой ключ к огромному могуществу, которое лежало в основе двух основных магий. Постигший тайны середины, легко овладевал мощью полюсов. Именно к этому и стремился Орден. Просто он сделал ошибку, пустив в ход чисто политические методы борьбы, и тем самым открылся для удара.
Руину казалось, что он пробыл в самом сердце Вселенной очень долго, может быть, целое столетие, и лишь вернувшись в свой мир, смог определить, сколько же времени прошло. Он не лгал жене, когда рассказал, что видел ее. Он в самом деле следил за ней, мучаясь от бессилия, что ничем не может ей помочь, но одновременно занимался множеством других вещей. Не скованный в своих возможностях работой мозга, который, в конце концов, подчинен общим органическим процессам и не способен, как компьютер, обеспечивать сразу несколько автономных мыслительных процессов, Арман смог, образно говоря, раздвоиться и растроиґться.
Он действительно нашел слабое место в проклятии Мортимеров и смог привести систему в нестабильное состояние. Снять чужое проклятие, к тому же созданное именно так, как должно создаваться мощное, длительно действующее проклятие, к тому же вышедшее из рук архимага, никак не меньше – дело архитрудное. Можно лишь подкопаться под него, потому что лезть в лоб – все равно что штурмовать неприступный замок со стамеской в руке.
Подпорченное проклятие начало развеиваться – это Руин видел. Заметил он также и признаки проклятия Диланей, но за мать волноваться не стал, потому что это были просто следы, остатки, теперь уже не способные причинить настоящий вред. На них можно было не тратить сил.
Самой главной проблемой стало придумать, как вернуться. За короткое время, проведенное в плену энергий, Арман узнал о магии больше, чем за всю жизнь, научился таким вещам, каким никогда не смог бы научиться в реальном мире. Но, когда осознал, что со всем этим накопленным багажом просто не в состоянии снова стать нормальным человеком, он испытал настоящий ужас. В тот миг ему впервые пришла в голову мысль, что, похоже, единственному магу, в должной мере овладевшему основами серой магии, так и предстоит болтаться в пространстве, как дерьму в проруби – до скончания веков.
Он предпринял не одну попытку, но, как оказалось, магическая сила здесь не имела никакого значения. Энергии вокруг было столько, что о большем не стоило и мечтать. Но какой в этом толк? Вся магия мира не могла бы помочь Арману вырваться отсюда, потому что именно в этой самой магии мира он и плавал. Добыча превратилась в западню и погребла под собой охотника.
Тогда ему во второй раз пришлось приложить немалые усилия, чтобы не свихнуться. Мудрено ли? Он вдруг с неимоверной силой захотел жить. Это желание ослепило и оглушило его, и когда оттуда, из неимоверных далей сердца Вселенной он наблюдал за манипуляциями Гэра Некроманта и своего брата, он делал это уже совершенно бесстрастно. Он не верил, что им удастся ему помочь, но Гэр все-таки был архимагом. Он смог дотянуться до Армана, и Арман не упустил своего шанса.
Из глубин средоточия магии ему нетрудно было начерпать достаточно сил, чтобы создать себе физическую оболочку, так что в Асгердане он появился не в качестве бестелесного духа. Но, уже пройдя этот процесс и выбравшись из дурно составленной фигуры вызова, он понял, почему во всех древних книгах, описывавших способы смены тела, рекомендовалось растянуть этот процесс на пару-тройку лет. В тот момент он едва не сошел с ума в третий раз.
Человеческий мир, от которого он успел отвыкнуть, навалился на него всей своей невыносимой тяжестью. Магический фон вокруг был настолько разрежен (после ядра Вселенной, где энергии фактически приобретали плотность ртути, а то и свинца, любой живой мир мог показаться и вовсе лишенным энергии), что Руин стал задыхаться. Зато он обнаружил, насколько болезненно восприятие пяти основных чувств и насколько тяжело тащить по земле семьдесят килограммов живой плоти, и как при каждом движении тебя обременяет твое собственное тело. В тот миг Арману больше всего хотелось удавиться.
Первые часы в Асгердане он помнил плохо – куда-то брел, о чем-то думал, на кого-то натыкался и пропускал мимо ушей оскорбительные высказывания. А потом вдруг вспомнил о родном мире, о Провале.
