зубы выбил! — ору я в искаженное болью и ненавистью лицо. — Встань в строй, морпех, и приведи себя в порядок! Я хочу, чтобы ты шел под пули, как бык на убой — чистым и здоровым! Понятно, рядовой?!
— Понятно… садж… — цедит Крамер.
Уважаю его упрямство. Хороший морпех тот, кто до конца стоит на своем. Крамер — настоящий упертый ублюдок, законченный сукин сын. Такие не верят ни в бога ни в черта. Я горжусь, что в моем отделении есть такие псы. Но вида не показываю.
— Вместо завтрака будешь стоять у гальюна и повторять слово «сэр», пока отделение не закончит набивать желудки. Как понял, рядовой?
— Так точно, садж. Вас понял, — ухмыляется Крамер.
— …Сэр — говорю я тихо, в упор глядя в наглые голубые глаза.
— …сэр… — эхом отзывается Крамер, продолжая издевательски ухмыляться.
Провожу последнюю проверку. Пахнущие дезинфекцией фигуры в вычищенной и должным образом обслуженной броне переминаются с ноги на ногу вдоль заглубленного в землю зеленого борта «Томми». Ветерок шевелит маскировочную сетку над их головами, играя пятнышками теней на поднятых забралах. Даже на мой искушенный взгляд все в порядке. Тихо говорю Траку:
— Нанеси мастику погуще. Наши все знают, кто ты, а снайперам это знать ни к чему.
— Сделаю, садж, — кивает капрал.
Иду делать доклад лейтенанту. Нахожу его в соседнем, через один от нашего, капонире сидящим в водительском отсеке, на месте командира машины, и свесившим ноги наружу. Взводный шелестит своей новомодной картой.
— Трюдо, — говорит мне взводный.
— Сэр! — отвечаю я.
— После завтрака выдвигаешься на патрулирование.
— Есть, сэр. У меня двое в охранении.
— Обойдешься без них. В семь ноль-ноль выдвигаешься. Да, захвати с полсотни датчиков слежения. Будешь ставить на маршруте следования.
— Сделаю, сэр.
— Свободен, Трюдо.
Топаю назад, к отделению. Над сетчатыми холмами уже витают аппетитные запахи от саморазогревающихся банок с сухим пайком. Сглатываю слюну. Здоровенный то ли шмель, то ли шершень- переросток бьется мне в лицевую пластину. Отваливается, делает новый заход и вновь идет в атаку, гудя, как крохотный бомбардировщик. Далеко, у самой воды, с грохотом падают сходни грузовой аппарели с очередного транспорта. Сейчас мимо нас снова пойдет техника. Надо успеть перекусить до того, как взвод накроет облако густой красной пыли от проходящей колонны. Перехожу на бег.
Освобожденный от оружия, головной колонны похож на зеленую мельницу, к крыльям которой намертво прикручены виброножи. Его ритмичные движения со стороны кажутся легкими и невесомыми. Головной колонны раз за разом поднимает и с резким «чох-чох» поочередно опускает руки. «Чох-чох» — так врезаются в стену зелени стальные лезвия. «Чох-чох» — ширится брешь в переплетении лиан и гигантских папоротников. Один за другим бойцы пропадают из вида в глубине сумрачного коридора. Сначала исчезает голова, потом плечи, затем зеленый занавес поглощает спину идущего впереди. «Чох-Чох». Шаг. Ботинок не находит опоры в пружинящем ковре из травы, сучьев, ползучих растений и корней. «Чох-Чох». Еще шаг. И еще. Пауза. Глубокий вдох. «Чох-Чох». Нога глубоко погружается в гниющий мусор. Взгляд влево-вниз- вправо-вверх в поисках снайпера, хищника или мины-ловушки. «Чох-чох». Шаг. И еще. И еще один. Мутная вода наполняет ямы наших следов. Взгляд вперед, вдоль колонны. «Чох-чох» — клубы потревоженных насекомых окутывают нас, словно дым.
Удовольствие от прогулки по джунглям Тринидада, скажу я вам, та еще штука. Четвертый час, нагруженные водой и боеприпасами по самое «не могу», дуреющие от оглушительного птичьего концерта, пробиваемся через сплошную стену зелени. Медленно, шаг за шагом. Меняю головных каждые двадцать минут. По моему приказу мускульные усилители и климатизаторы переведены на минимальную мощность — экономим батареи, мало ли что. Батальон с его зарядными станциями и пунктами боепитания остался где- то там, на другом краю земли. Вместе с медиками, огневой поддержкой и дезинфицированными гальюнами. Поэтому и боеприпасов несем по две нормы каждый. По шесть запасных магазинов в заплечных мешках, кроме штатных шести в нагрудных подсумках. Запасной картридж с осколочными выстрелами к подствольнику. Четыре гранаты — по паре плазменных и осколочных. Пара дымовых. Весь опыт моей давней и долгой службы твердит мне: лучший исход любого боя — это когда боеприпасы остаются, а не наоборот. Бойцам моя перестраховка не по нраву. Любая инициатива начальства, даже такого маленького, как я, — им во зло. Так уж повелось. Они угрюмо топают вперед, продираясь сквозь заросли, злобные вьючные «Лоси», увешанные камуфлированным барахлом, развесившие рога-стволы по сторонам, болтая хвостами саперных лопаток, с чавканьем выдирая копыта из сочной болотистой подстилки.
— Француз сбрендил, — сплевывая, переговариваются они во время смены головного.
Мне их мнение — до вертолета. Я за них отвечаю и делаю это так, как считаю нужным. Я зол, но не показываю вида. Я злюсь на взводного, отправившего нас сюда, хотя и понимаю, что он пятое колесо у телеги, злюсь на идиота, спустившего приказ о патрулировании по цепочке просто потому, что так положено по уставу, злюсь на систему, породившую этот устав и того идиота, что отдает такие приказы, система эта работает сама по себе, ни для чего, я никак не могу врубиться в смысл ее существования, заменяющий нормальный здравый смысл. Система питается нашим потом. Система пьет наши силы. Она перемалывает наши кости. Наш патруль — сплошная фикция. Мы не видим дальше своего носа. Мы можем обнаружить партизана, только если он сдуру ляжет поперек нашей тропы. «Мошки» бессильны в этих зарослях: слишком много ложных целей и теплокровных животных. Спутники не в состоянии отслеживать нас через многоярусные густые кроны. Мы неба-то не видим, бредем в сумерках, заживо похороненные под тоннами мокрой зеленой дряни. Нарваться на засаду в таком патруле — раз плюнуть. Пара снайперов, замаскированных в кронах, перестреляют нашу группу играючи. Мне до смерти неохота играть роль живой приманки. Манка, вызывающего огонь на себя в интересах огневой поддержки. Надо бы наставить кругом датчиков слежения, засеять лес авиацией — только так можно реагировать на ситуацию не наобум. Но датчиков нет. Те редкие, что мы вгоняем под кору деревьев каждые несколько сот метров, — не в счет. Капля в огромном море. Остальные тоже понимают это, не только я. От этого все мои приказы кажутся им еще более бессмысленными, трудно сообразить, когда бездумно топаешь и топаешь, что я делаю все, чтобы сохранить наши задницы в целости. Настоящая наша цель — пройти по этому долбаному маршруту и остаться в живых. Нам уходить скоро дальше, нас вот-вот сменят на базе, так к чему геройствовать там, где другие рано или поздно сделают все, что нужно?
Ремни винтовок перекинуты через плечи, руки болтаются по бокам зеленых мимикрирующих тел, свешиваясь со стволов и прикладов. Обливаемся потом среди влажной духоты внутри своих тяжелых скорлуп. Выпитая вода тут же выступает на спине и впитывается насквозь мокрым, липнущим к телу бельем. Тяжелее всего пулеметчику Генриху, с его здоровенной дурой М6 и четырьмя картриджами боепитания к нему. В довесок ко всему, Генрих перепоясан двумя запасными лентами. М6 — зверюга универсальная и неприхотливая. Жрет патроны и из герметичного картриджа, и через лентоприемник. В качестве небольшого послабления не ставлю Крамера головным. Больше я для него сделать ничего не могу.
— Внимание, отделение! — передаю я, стараясь говорить равнодушно и уверенно. — Лось-ноль хочет, чтобы мы вернулись до темноты. Увеличить мощность усилителей на одно деление. Ускорить темп! Шире шаг!
— Мать твою… — злобно шипят мои «Лоси», налегая на стволы.
Если телепатия реально существует, взводного сейчас вывернет наизнанку. Вместе со мной.
«Чох-чох». «Чох-чох». «Чох-чох». Мы прем напролом, словно маленькие танки. Преодолевая боль в натруженных ногах, с трудом разгибая мокрые спины. Заляпанные грязью и липким зеленым соком, в корке издохших насекомых, хрипло дышим, высасывая кислород из едва живых климатизаторов.
Через три часа, почти по графику, врубаемся в редколесье высоты восемь-восемь.
С мстительным удовлетворением докладываю взводному о прибытии в конечную точку маршрута. Это
