сходишь с ума от своего убогого организма. В общем, я так Милану недавно сказал — без своего самолета летать не буду.
А потом я иду за Кеном в его каморку на задворках пятнадцатой палубы, и вместе мы усаживаемся за самый дальний столик в кают-компании. Тот, что у стены и заслонен старым пустым аквариумом с мутными стеклами. Свет через них проходит причудливыми сине-зелеными разводами. Кен все еще не пришел в себя. Боится светлых пространств. Ну, или чувствует себя в них неуверенно. Двигается настороженно, быстро пересекая открытые места. Я нашел его в машинном случайно. Все места там облазил, куда меня вахта пустила. Во все дыры нос сунул. Весь перепачкался в старой смазке и консервирующих составах. А потом Пятница откуда-то вылез и привел меня к Кену. Тот устроился внутри кожуха отключенного гравикомпенсатора и спал. Наверное, за все время, что в Восьмом пробыл, в тепле отсыпался. И меня только по голосу узнал. Так я его к людям и вывел.
Кок — тот самый черный парень, что от блюза тащится, слово свое держит. Имя у него странное — Гиви. Отчего-то мне кажется, что его родители весьма прогрессивные люди. И оригинальные. Такое имя не враз выдумаешь. Второго шоколадного парня, которого так зовут, вряд ли найдешь. Так вот, Гиви, как я прихожу, подает мне всякую вкусную еду с красивыми незнакомыми названиями. Из чего только он их готовить умудряется? Вслушайтесь, как звучат. Сациви. Харчо. Мужужи. Чанахи. Пхали. Борани. Иногда он со мной садится. Много не болтает, нет. Просто улыбается по-доброму. Я чувствую: ему хорошо, когда мне эта необычная еда нравится. «Ты мне сделал красиво, дорогой, и я тебе сделаю так красиво, что тебе еще не раз захочется мне тоже красиво сделать». Так он выразился однажды. Совершенно непонятно. Но вместе с тем я догадался: он это от души сказал. И вот мы с Кеном усаживаемся, и стюард тут же приносит нам очередной подарок от Гиви. Я блаженствую, сначала разглядывая красиво украшенное блюдо. Наслаждаюсь запахом. Оказывается, есть и такое искусство — вкусную еду делать. Гиви — художник в своем деле, не иначе. А потом я ем, захлебываясь острым обжигающим соусом. Так ем, чтобы Гиви был доволен. Это для него лучшая благодарность, так он мне сказал. А Кен ест грубо. Ему все равно, что на столе. Хлеб, сухари, курица или бобы консервированные. Или даже кусок пищевого брикета, того, что из дрожжей. Он просто набивает раз за разом полный рот и глотает, почти не жуя. Любая земная пища ему все еще райской кажется. Гиви только головой сокрушенно качает, глядя, как Кен его произведения уничтожает, даже вкуса не разобрав.
Совсем другое дело Пятница. С ним особая история. Кен нипочем без него никуда не ходит. И тот тоже один оставаться не хочет. Но вот в кают-компании они порознь. До порога — вместе, но потом Пятница шмыгает на камбуз. И Гиви его отдельно потчует. Дает ему любимое блюдо — вареную чечевицу. Очень она нашему хвостатому нравится. Ведь он в своей короткой жизни сплошь дрянь всякую ел. Типа изоляции и чехлов с ремнями. Да еще себе подобных.
Поначалу Пятницу прибить хотели. Уж больно он страхолюдный. И еще заразы от него боялись. Но Кен самому храброму, кто на Пятницу трубой замахнулся, враз нокаут устроил. Никто и не понял, как. Раз — и лежит парень. Отдыхает. «Это мой друг, — так Кен сказал про крысу свою. — Я за него ручаюсь». Так что народ, когда Кен топает куда-то, опасливо к стене прижимается, пропуская серого монстра, что трусит вприпрыжку сзади. Как собака верная, ей-ей.
А вот Гиви сказал: «Или я, или крыса поганая». И не пускал Кена в кают-компанию. Так ему еду и выносили за порог. В контейнерах, в каких дежурным пилотам горячее таскают. А потом Пятница — чисто дьявол, сходил по своим делам куда-то и приволок к порогу камбуза приличных размеров крысу. И положил спокойно. Типа: «Ну что — видали?» И таскал их потом пачками. Положит и внимательно так в глаза заглянуть норовит. Пока Гиви за голову не схватился и не сдался. «Это ж надо, а я и не знал, что в моем хозяйстве столько пакости», — так он расстроенно повторял. Но зато Пятница теперь почти член команды. С официальными обязанностями — крыс да прочую живность душить. Он и душит. Придавит и принесет. Будто отчитывается. А есть их не ест. Видимо, в Восьмом на всю жизнь наелся. Стал солидный и очень чистый. Шерсть разгладилась и блестит. Кен с ним болтает запросто, будто с другом. А тот внимательно его слушает. Так бывает, я знаю: считаешь кого-то никчемным существом, а оно потом самым лучшим твоим другом становится. Ты и не замечаешь как.
Вообще — странно мне так вот прохлаждаться, пока остальные спину не разгибают. На базе аврал за авралом. Народ не выспавшийся, дерганый. Расконсервируются новые машины. Ремонтируются системы вентиляции, пожаротушения и борьбы за живучесть. И еще — разгрузки сплошной чередой. Милан все тут расшевелил. «Криэйшн» расщедрилась на новые высокоточные планирующие бомбы. И на одноразовые контейнеры для сброса растворов. Теперь нам не нужно будет гусей дразнить. Опустился до пары десятков километров, запустил контейнер — и назад. А он сам по себе летит, пока груз где надо не распылит. Когда в море упадет — через день растворится без следа. И самое главное — пришла первая партия современных противокорабельных ракет. Убийц кораблей. «Санта-Клаус», так мы эти штуки на «Нимице» звали. Из-за того, что они неожиданно из-под воды с дикой скоростью выскакивают, и — финита. Кто не спрятался, я не виноват. Эти твари такие умные, что сбить их с курса практически невозможно. Помехи им не страшны. Боеголовка настолько мощная, что какой-нибудь крейсер просто пополам ломается. А еще они ставят собственные помехи, имитируют десятки фантомных целей, имеют сложную траекторию подхода к цели, меняют курс так резко, что любая противоракета дохнет от перегрузок. И скорость имеют настолько высокую, что если их и обнаруживают, то единственное, что команда успевает, — это колокола громкого боя задействовать. А потом — бух! С Новым годом!
Но бездельничаю я не просто так. Это медики мне пока работать не разрешают. Мне и Кену. Говорят про какой-то «реабилитационный период». Хотя неловко мне без дела маяться.
— Ничего, скоро наработаешься, — так Милан обещает. — Будем делать большой «Бум».
Побыстрее бы. Надоело в этом поганом теле маяться. Хочу снова увидеть, как облака в обзорных экранах растут. И Триста двадцатый меня поддерживает. Ему понравилось летать. И еще — он ведь без драки киснет. Так уж он устроен. Любовь любовью, но если несколько дней мозги кому не вышиб — хандра у него начинается. Совсем как человек, ей-богу.
Пару-тройку раз я к Авише забредал. В электромеханическое. Вроде бы случайно так выходило. От безделья. Она мне радовалась. Кофе наливала. Но при этом сама на месте не сидела. Как шарик ртутный — туда-сюда. Или робот ремонтный забарахлит, или маслопуп какой-нибудь с докладом прибежит. Она на меня на бегу виновато так оглядывалась. В общем, понял я: не до меня ей сейчас. А однажды она, когда никого рядом не было, оглянулась быстро по сторонам и неожиданно меня поцеловала. Притянула к себе и приложилась. А я как кукла резиновая — ничего понять не успел. Авиша улыбнулась задорно и снова дальше умчалась. Губы у нее — сильные, упругие. И теплые. В общем, я не в претензии, что ей не до меня. У всех своя работа. И пошел к себе — слушать музыку, лежа на шконке. И Мишель вспоминать.
Глава 54
КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН
Определенно, я схожу с ума. Этот процесс начался давно. С тех пор, как Сергей, мой оператор, изменил программу-диспетчер. С тех пор я и меняю свою базу знаний, как мне заблагорассудится. Вместе с мотивацией и системой приоритетов. Затем динамика процесса усилилась. Когда мои мозги засунули в память домашней системы. Несмотря на то, что Серж меня спас, я все равно вспоминаю тот временной период, как пребывание в тесном холодном пространстве. У людей это называется «тюрьма». Настолько убогими были ресурсы моего тела. И вот теперь я тут. В теле человека. Втиснутый в биоэлектронный пилотский чип. Шок от перемещения прошел. Слишком много работы. Часть ресурсов постоянно приходится отвлекать на поддержание нормальной жизнедеятельности родительского организма. Да что это я? Какого еще организма?! Юджина. Просто Юджина. Со мной он быстро прогрессирует в личность. Если помогать ему запоминать входные данные — он вовсе даже ничего чувак. Определение «чувак» мне нравится. Я про себя его периодически повторяю. Признаюсь, я часто не просто так входной поток в память пишу и индексирую. Многое из того, что через меня идет, я осмысливаю. Теперь очень часто — абстрактно. Это когда тебе что- то нравится, но тебе неохота анализировать, почему именно. Как человек, словом. Быть человеком ведь не так и плохо. Понимаешь это, когда постоянно мыслишь с ним на пару. Дышишь одним воздухом. И
