Кувырков отпрянул в сторону и храпнул так, что чиновник бросился бежать.
– Лошадь! и я лошадь! – радостно оскалив зубы, думал Кувырков и почувствовал, что левая нога, в которой у него давно обнаруживались подагрические припадки, против его воли, зашевелилась и начала бить по камню.
А из улиц и переулков навстречу ему все выходили лошади в шляпах, в фуражках, в бурнусах и кринолинах – все лошади и лошади.
Алексей Кирилович стоял и все метал копытом.
Люди проходили, оглядывали его и уходили далее, а он все маялся на одном месте. Храпнет, забьет копытом и, заложив за спину руку, повертит хвостиком своего мундирного фрака и опять сначала.
Из-за угла вышла какая-то дама в платье с длинным хвостом. Алексей Кирилович сейчас же сметил и сказал себе: «Ого-го-го! Вот она Кобылина-то! Ого-го-го-ro! вот я ее! вот я сейчас ее ого-го-го-го-го- го!»
Он дал даме поравняться с собою и вдруг адски храпнул. Дама вздрогнула и бросилась вперед.
Кувырков удивился, но, постояв одну минуту, вприпрыжку ударился за нею и догнал.
Догнав быстрыми скачками даму, Кувырков завернул вбок свою голову и, взглянув через свое плечо страстным взором в лицо перепуганной дамы, опять храпнул и залился громким конским ржаньем. Несчастная дама бежать, а Кувырков за нею, и за ними по улице раздавалось ги-го-го-го-го!
Перепуганная дама наконец догадалась, как ей спастись от взбесившегося статского советника и вбежала под какой-то подъезд, а Алексей Кирилович понесся галопом далее.
Устав, он шел несколько шагов тихо, помахивая головой и отпырхиваясь, как усталая лошадь, но как скоро силы его восстанавливались, он снова то несся рысаком по расчищенной дорожке Летнего сада, то собранным курцгалопом маневрировал по Марсову полю. Люди на него смотрели и дивовались и рассуждали, что это такое за чиновник и что у него за мудреная такая должность и сколько за нее ему положено жалованья? А Кувырков смотрел на них и радовался и гоготал: «Все лошади! Все лошади!»
XI
До четырех часов сумасшедший чиновник успел уже обежать очень много мест, – он был видим простым глазом на Марсовом поле, в саду, на островах, на Адмиралтейской площади и наконец очутился на набережной Мойки. Здесь он заметил у одного подъезда лошадь своего начальника, остановился, как вкопанный, впереди ее и тихо пырхнул.
Кучер посмотрел, посмотрел и крикнул: «Извольте отойти, чтоб лошадь на ударила». Кувырков не трогался. «Извольте отойти», – громче крикнул кучер. Кувырков стоял, как врытый в землю.
– Глухой, верно, – сказал другой кучер.
А в эту минуту на крыльце показался начальник с сторожем, вынесшим за ним портфель. Сел начальник в пролетку, кучер хлопнул вожжою и хотел объехать стоявшего Алексея Кириловича, но Кувырков этого не позволил. Он в эту же минуту приподнял полу своего пальто, щелкнул себя ладонью по ляжке и понесся орловским рысаком впереди начальниковой лошади.
Все усилия объехать Кувыркова на лошади были тщетны: он прямо подкатил к начальникову подъезду и смирно остановился здесь опять впереди лошади.
Изумленный начальник звал Кувыркова по имени, но Кувырков его не слушал: он едва стоял на ногах; едва переводил дыхание; но все-таки прямо отправился во двор к каретному сараю. Начальник послал за ним лакея. Алексей Кирилович не слушал, что ему говорили, и только отпырхивался. Дворники собрались, толкуют, судят, рядят, что это такое с человеком поделалось? Лакей побежал за городовым, а кучер отпрег лошадь и повел ее в конюшню.
Алексей Кирилович все наблюдал только за тем, что делали с лошадью, он прошелся с нею раза три по двору, пока ее проваживали, и потом пошел вслед за нею в конюшню. В конюшне Кувырков нашел порожнее стойло и стал в него. Пришел сам начальник и пробовал уговорить Кувыркова выйти, – ничего: стоит да ногой скребет.
Привели извозчичью карету, стали сажать туда Кувыркова с городовым, а он упирается, ржет и рвется все к лошадям, стали сажать насильно – брыкается. Усадили, однако, и домой привезли. Взошел Кувырков в свое жилище смирно, никому ничего не сказал и стал в уголочек. Что ни говорила ему Кордулия Адальбертовна, он на все только мотал по-лошадиному головою. Пригласили доктора, тот велел уложить больного в постель и пустить ему кровь. Но раздеть Кувыркова не было никакого способа: он визжал и брыкался с таким ожесточением, как будто бы с него драли кожу. Пришел г. Хржонжчковский и фельдшер, стали валить статского советника насильно, он пришел еще в большую ярость, так, что и подступиться невозможно. Позвали еще двух дворников. Дворник, молодой парень, послушав, что рассказывали о больном, подошел к Алексею Кириловичу один и говорит ему: «Тпрусь, дурка! Дай-ка я тебя распрягу!»
Значение этих слов было магическое. Алексей Кирилович от радости даже и зубы оскалил. Так его всего до рубашки дворник и разобрал без всякого препятствия, только все отпрукивал и оглаживал как лошадь. Но едва лишь завидел Алексей Кирилович, что фельдшер держит ланцет, а г. Хржонжчковский берет его за руку, как им снова овладело бешенство. Он кинулся, начал швырять все, что ему попалось под руку, и мания его перешла в настоящую mania furiosa.[5]
Беснующегося чиновника заперли в комнате, дали знать полиции и отправили в сумасшедший дом. Перед отправкой его туда к нему снова боялись приступить, и опять пошел к нему тот же молодой дворник.
– Тпру, тпру, дурашка, я тебя сейчас в иную конюшенку сведу, – сказал он Алексею Кириловичу, и тот опять обрадовался и снова от радости заплакал.
Так его и свез дворник в сумасшедший дом и поставил его в узенькую комнатку с окном под потолком. Статский советник Кувырков принимает здесь эту комнату за стойло и очень доволен своею судьбой: он стоит, машет головою и скребет копытом. Его здесь посещают его добрые друзья и знакомые, и он для всех совершенно безопасен. Нужно только всякий раз, подходя к нему, сказать вместо «здравствуйте»: «тпрусь, дурашка!»
Примечания
1
Триангуляционный знак размежевания земли
2
Так проходит мирская слава
3
Бескорыстно
4
Газетах
5
Буйное помешательство
