королевой Мелисендой и своим дядей Андреем де Монбаром, занимавшим в ордене тамплиеров должность сенешаля заморских территорий, Бернард знал, как там нуждаются в помощи из Европы. Он также прекрасно понимал, что все, принявшие Святой крест по его личному призыву, считают его же ответственным за свои несчастья. Бернард попробовал оправдаться во второй книге своих «Соображений» («De consideratione»). При этом он не ищет виновных среди местных франкских баронов или вероломных греков: по его мнению, неудача крестового похода является Божественным наказанием за людские грехи. Однако его критики возражают, что подобный подход делает позицию Бога практически непостижимой; а некоторые, наподобие Геро Рейчерсбергского, вообще склонны считать крестовые походы дьявольском затеей.
На церковном Соборе в Шартре в 1150 году Бернарду поручили не только провозгласить новый крестовый поход, но и самому возглавить его. Клервоский аббат, вспоминая удручающий пример Петра Пустынника, уклонился от лестных предложений со стороны баронов и рыцарей, заклиная папу Евгения «не предавать его мечтаниям человеческим». Он писал ему:
«Полагаю, Вы уже слышали, что собрание в Шартре приняло неожиданное решение, избрав меня предводителем экспедиции. Можете быть абсолютно уверены, что это решение было принято вопреки моему желанию или совету и находится вне пределов моих сил и возможностей, насколько я сам способен их оценить. Кто я такой, чтобы отдавать приказы войскам и вести в атаку вооруженных людей? Обращаясь с призывом, я и не думал о себе как предводителе экспедиции, даже если бы обладал необходимой силой и навыками. Но вам это все известно, и не мое дело вас поучать».
Но в этот переломный момент почти готовому решению церковного Собора воспротивился орден цистерцианцев. Да и западноевропейская знать на этот раз весьма прохладно отреагировала на призыв аббата Бернарда. Погибло слишком много людей, причем совсем недавно и напрасно. А горячий порыв Людовика VII уравновешивался холодным скептицизмом Конрада III. В результате идея о новом крестовом походе была отклонена, а в течение следующих трех лет с политической сцены сошли пять главных действующих лиц. В январе 1151 года скончался аббат Сугерий Сен-Денийский, а в феврале 1152 года – император Конрад III. Позднее в том же году умер великий магистр тамплиеров Эврар де Бар, который еще раньше оставил свой пост, перейдя в Клервоский монастырь. Папа Евгений III скончался в июле 1153 года, а отец Бернард – всего месяц спустя.
Всеобщее разочарование охватило Европу после неудачи 2-го Крестового похода, и обосновавшиеся в Святой земле латиняне были вынуждены приспосабливаться к жизнии со своими соседями-мусульманами, что их предшественники, первые крестоносцы, сочли бы просто кощунственным. Это стало возможным и в результате культурной акклиматизации, произошедшей за полстолетия жизни европейцев на Востоке. Первые крестоносцы рассчитывали встретить в Сирии и Палестине дикие языческие племена, однако оставшиеся на Ближнем Востоке европейцы вынуждены были признать, что культура арабской Палестины – мусульман, христиан и евреев – оказалась более развитой и высокой, чем их собственная.
Некоторые достаточно быстро приспособились к восточным обычаям. У Балдуина Буржского была жена-армянка, он носил восточный кафтан и ел, сидя на ковре. А на монетах, которые чеканил Танкред, он даже изображен в арабской чалме. Дамасский хронист и дипломат Усама ибн-Мункыз описывает, как некий франкский рыцарь убеждал мусульман, что на его кухне никогда не готовят свинину и что у него повар из Египта.
«Франки пользуются услугами сирийских врачей, поваров, слуг, ремесленников, чернорабочих. Они носят одежду в восточном стиле, постоянно включают в свое меню фрукты и местные блюда. Окна в их домах застеклены, полы украшены мозаикой, во дворах устроены фонтаны, а сами дома выстроены по сирийским образцам. Им нравятся арабские танцовщицы; на похороны они приглашают профессиональных плакальщиц, любят бани, пользуются мылом и едят сахар».
Крестоносцев – выходцев из стран с холодным климатом, где свежие продукты зимой недоступны и где даже картофель был неизвестен, не знавших вкуса не только сахара, но и инжира, гранатов, оливок, риса, персиков, апельсинов, лимонов и бананов, пряностей и деликатесов типа шербета (эти названия именно с той поры пополнили гастрономический словарь Запада), – Земля обетованная притягивала не только духовными и библейскими реликвиями, но и сугубо материальными ценностями. Определенно можно сказать, что теплый климат расслаблял европейских завоевателей, и это в ряде случаев приводило к фатальным последствиям; тс же, кто сумел выжить, глубоко прониклись чувственно-изыс-канным ароматом жизни, который раньше у них ассоциировался только с Византией.
Но в условиях Сирии и Палестины франки не только размякали душой и телом – им также приходилось осваивать образ жизни местных мусульман, которые по-прежнему составляли большинство населения. Пока те исправно платили подати, франкские сеньоры даже разрешали им выбирать собственную администрацию. Как и на испанских территориях, освобожденных в результате Реконкисты, на Ближнем Востоке не хватало христианских иммигрантов для замены мусульманского населения. Поэтому владельцам феодальных поместий было важно удержать их на своих землях. Именно этим.обстоятельством во многом определялось благосостояние местных баронов. Святая земля была густо населена и сильно урбанизирована, а основной доход землевладельцы получали от аренды собственности, пошлины на перевоз людей и грузов, разрешений на содержание обще-ственных бань, хлебопекарен и рынков, а также портовых и таможенных сборов.
По стандартам того времени – да и нашего тоже – перечисленные выше платы и поборы были не слишком обременительны: так, налог на сельскохозяйственную продукцию не превышал одной трети ее стоимости. Хотя мусульмане, естественно, сохраняли верность исламу, имеются доказательства, что их не слишком стесняло новое латинское законодательство. Фактически франкские законы были менее жесткими, чем традиционные мусульманские правила. Уважительное отношение франков к феодальным традициям заметно контрастировало с непредсказуемыми и своенравными требованиями мусульманских князей. Разумеется, мусульмане в заморских территориях считались гражданами второго сорта – им, скажем, запрещалось носить франкскую одежду, – однако у них были свои суды и своя местная администрация. А в случае принятия христианства они приобретали все гражданские права, что постепенно привело к формированию заметной прослойки сирийских христиан. Интересно отметить – среди самих «заморских» латинян не было слуг, что разительно отличалось от феодальной структуры западноевропейского общества. И хотя имущественно-родовая иерархия сохранялась, все же это было общество свободных людей, где даже беднейшие и нуждающиеся не только сохраняли свободу, но имели намного больше прав, чем самые богатые представители местного населения.
Несмотря на проявления жесткого антисемитизма в ходе крестовых походов, латинские власти приняли немало мер, дабы повысить терпимость по отношению к евреям: на Ближнем Востоке к ним относились намного мягче, чем в Западной Европе, и они имели больше возможностей для исповедования своей религии. В Святой земле часто встречались еврейские паломники из Византии, Испании, Франции и Германии.
Все местное население – как мусульмане, так и христиане – извлекали ощутимую прибыль от бурного развития торговли. До прихода крестоносцев слабый ручеек восточных товаров, таких как шелк и специи, поступал на Запад через купцов южноитальянского порта Амальфи. Однако после того, как города средиземноморского побережья Малой Азии перешли под власть латинян, а концессии на морскую торговлю сосредоточились в руках могущественных итальянских метрополий – Венеции, Генуи и Пизы, торговля с внутренними мусульманскими территориями резко оживилась, особенно с введением в оборот новой латинской валюты, безанта – первой христианской монеты, поступившей в широкий оборот, за сто лет до знаменитых итальянских флорина и дуката.
Тамплиеры, получавшие доход от своих феодальных поместий, были подчеркнуто терпимы к местным мусульманам, что нередко вызывало у их соотечественников, недавно прибывших из Европы, настоящее потрясение. В истории упоминается знаменитый эпизод, когда эмир Усама ибн-Мункыз прибыл в Иерусалим для заключения с франками совместного пакта против Зенги, сарацинского правителя Алеппо.
«Во время посещения Иерусалима я вошел в мечеть аль-Акса. Сбоку находилась маленькая мечеть, которую франки обратили в церковь. Когда я вступил в мечеть аль-Акса, занятую тамплиерами, моими
