Стивен Кинг
Кристина
ПРОЛОГ
Вы можете сказать, что это история любовного треугольника — Эрни Каннингейма, Ли Кэйбот и, само собой разумеется, Кристины. Но я хочу, чтобы вы поняли: Кристина была сначала.
Она была первой любовью Эрни, и, хотя я предпочитаю не говорить наверняка (совсем не с высоты житейской мудрости, которой достиг к двадцати двум годам), мне кажется, что она была единственной настоящей любовью Эрни. Поэтому то, что произошло, я называю трагедией.
Мы с Эрни выросли в одном квартале, вместе ходили в подготовительную и среднюю школы Либертивилла. И думаю, я был главной причиной того, что Эрни там не съели с потрохами.
Он был рохлей, если вы знаете таких типов. В каждой школе их бывает по крайней мере двое. Мужского пола и женского. Обоих не считают за людей. У тебя плохой день? Завалил контрольную? Поссорился с предками и весь уик-энд просидел дома?
Нет проблем. Только разыщи одного из этих изгоев, так и норовящих улизнуть из холла сразу после уроков, и подойди к нему. Иногда их на самом деле изводят — уничтожают во всех отношениях, кроме физического; иногда они находят что-нибудь, за что могут удержаться, и выживают:
У Эрни был я. Потом у него была Кристина. Ли появилась позже всех.
Я только хотел, чтобы вы это поняли. Эрни нигде не принимали. Его не принимали в компании и смеялись над ним, потому что он был долговязым — шесть футов при ста сорока фунтах со всем содержимым и парой здоровенных туристских бутсов. Его не принимали школьные интеллектуалы (сами безнадежные чужаки в таком месте, как Либертивилл), потому что он не имел специальности. Эрни был остроумен, но его мозги не были созданы для какой-нибудь одной вещи… если только ею не была автомобильная механика. Когда дело касалось машин, этот парень оказывался просто молодцом. Но его родители, которые оба преподавали в университете, не хотели и слышать о том, что их сын, получавший стипендию за успеваемость, может учиться на автомеханика. Правда, потом они все-таки разрешили ему окончить профессиональные курсы I, II и III класса, но с тех пор его семейные отношения почти разладились. Его не принимали те, кто увлекался наркотиками, потому что он не курил. Его не принимали ни в одну уличную команду, потому что он не умел пить, а если вы его ударяли достаточно сильно, то он плакал.
О да, его не принимали и девчонки. Его железы были одержимы каким-то буйным помешательством. Я хочу сказать, что Эрни буквально цвел прыщами. Он мыл лицо, наверное, пять раз в день, принимал по меньшей мере две дюжины душей в неделю и перепробовал все кремы и патентованные средства, известные современной науке. Ничего не помогало. Лицо Эрни было, как обсыпная пицца, и он уже собирался смириться с тем, что таким оно останется на всю жизнь.
Но мне он все равно нравился. У него было хорошее чувство юмора, и его голова умела придумывать всякие забавные шутки и развлечения. Это Эрни научил меня строить муравьиные лагеря, когда мне было семь лет, и тогда мы целое лето занимались тем, что наблюдали за этими маленькими педиками, зачарованные их усердием и убийственной серьезностью. Это Эрни предложил, когда нам было по десять лет, однажды ночью набрать на конюшне сухих конских яблок и насыпать их под статую каменной лошади, стоявшую на лужайке перед мотелем «Либертивилл», как раз у дороги в Монроэвилл. Эрни первым узнал о шахматах. Он первым узнал о покере. В дождливые дни, до той поры, когда я первый раз влюбился, мои мысли прежде всего обращались к Эрни, потому что он знал, как извлечь толк из дождливых дней. Может быть, это один из способов узнать по-настоящему одиноких людей… они всегда могут придумать, чем заняться в дождливые дни. И вы всегда можете позвать их. Они всегда дома. Всегда.
Со своей стороны, я научил его плавать. За год до окончания школы я устроил его на дорожные работы — из-за них мы здорово поругались с его родителями, которых ужасала мысль, что у их одаренного сына (не забывайте про стипендию) будут перепачканные руки и красная шея.
К концу тех летних каникул Эрни впервые увидел Кристину и влюбился в нее. В этот день я был с ним — мы возвращались вдвоем с работы — и смогу подтвердить свои слова перед престолом всемогущего Бога, если меня попросят об этом. Брат мой, он пал, и пал очень крепко. Это было бы смешно, если бы не было так печально и если бы все не произошло так быстро. Это было бы смешно, если бы не было так плохо.
С чего же было так плохо?
Все было плохо с самого начала. И стремительно становилось все хуже и хуже.
ЧАСТЬ I. ДЭННИС — ПЕСЕНКИ ТИНЭЙДЖЕРОВ О МАШИНАХ
1. ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД
— О Боже! — внезапно воскликнул мой друг Эрни Каннингейм.
— Что такое? — спросил я. Его глаза были готовы вылезти из очков, а шея вывернута так, словно была на шарнирах.
— Дэннис, останови машину! Вернись!
— Да что тебе…
— Вернись, я хочу еще раз взглянуть на нее!
Вдруг меня осенило.
— Ох. Эрни, только не это, — сказал я. — Если ты имеешь в виду ту… вещь, которую мы проехали…
— Вернись! — Он почти стонал.
Я вернулся, думая, что Эрни хочет сыграть со мной какую-то тонкую шутку. Но это было не так. На самом деле свершилось нечто ужасное. Эрни влюбился.
Она была прескверной шуткой, и я никогда не узнаю, что Эрни в ней увидел в тот день. Левую часть ее ветрового стекла опутывала паутина трещин. Задний бампер почти отвалился, а обивка выглядела так, словно над ней поработали с ножом. Хуже всего было то, что под двигателем чернела широкая лужа масла.
Эрни влюбился в «плимут-фурию» 1958 года выпуска — один из тех, с большими длинными плавниками. На правой части ветрового стекла желтел бумажный листок с надписью: «Продается».
— Дэннис, ты взгляни на ее линии! — прошептал Эрни. Он бегал вокруг машины, как одержимый.
— Эрни, ты меня разыгрываешь, да? — произнес я. — Или у тебя солнечный удар? Скажи, что ты перегрелся на солнце. Я отвезу тебя домой, уложу в постель, и мы обо всем забудем, ладно?
Однако я говорил без большой надежды. Он умел шутить, а сейчас был скорее похож на сумасшедшего, чем на шутника.
Ничего не ответив, он уселся на заднее сиденье. Двадцать лет назад оно было красным. Теперь вылиняло до бледно-розового.
Я набрал в легкие побольше воздуха и шумно выдохнул.
— Она выглядит так, словно русская армия прошла по ней на пути в Берлин, — сказал я. Наконец он
