расширявшееся, превращающееся в нечто непохожее на то, о чем она мечтала.
Эльвир заявил, что для пира в Мэрине жалеть ничего не будет. Туда из Эгга отвезли не только продукты, пиво и мед, но и кухонные принадлежности, домашнюю утварь, настенные ковры и драпировки, чтобы украсить зал. Все лучшее, чем они располагали.
Корабль пристал в Боргенфьорде, и вещи с берега перенесли в Мэрин. О многом следовало подумать, многое устроить, и Сигрид была очень занята; ей нравилась такая бурная деятельность. Она бегала туда- сюда; следила за тем, чтобы все было сделано должным образом.
Уставшая, вышла она во двор после ужина. Эльвира и обоих мальчиков она увидела у входа в старый храм; направилась было к ним, но остановилась в нерешительности. Лица мальчиков были заинтересованными, и она услышала, что Эльвир рассказывает им древнюю сагу о могильном холме Мэрин, которую она как-то тоже слышала от него. Она не хотела мешать и прошла мимо них по тропинке между амбаром и храмом. У зарослей ольшанника она остановилась, стояла и смотрела на местность, раскинувшуюся перед ней.
Неглубокий снег, выпавший в этом году, почти полностью растаял. Белые пятна еще лежали на северных склонах, в остальном земля была голой; поблескивали лужи, рядом с тропинкой желтел одинокий след от лошадиного копыта. Однако в горах между деревьями она видела островки снега.
«Покой наверху никто не может нарушить», — сказал как-то Эльвир. И она почувствовала, как на нее нисходит то самое спокойствие, которое она испытала, когда он в первый раз взял ее с собой в Мэрин. Казалось, все переплелось здесь: спокойное, надежное, значительное, во что она была влюблена в родной ей природе, словно слилось с сагами и легендами, с верой в языческих богов и одновременно с верой во Христа. Ибо боги здесь были в почете с давних времен, и сюда короли принесли новое учение: сюда пришли Хакон, воспитанник Адальстейна и Олав Трюгвассон, а сейчас, наконец, Олав Харальдссон.
Она повернулась и посмотрела на Эльвира и мальчиков, которые по-прежнему стояли возле храма и разговаривали. Эльвир бросил на нее взгляд и улыбнулся. Она ответила улыбкой. Сейчас, после их разговора в церкви, она понимала, почему он был столь безгранично добр к ней с момента кончины детей. Она обратила внимание на то, какие усилия он прилагал для сохранения спокойствия. Однажды она сказала ему об этом, а он только рассмеялся.
— Тебе, — сказал он, — никогда не следует воспринимать слишком серьезно усердие новообращенного грешника. Оно похоже на новую дружбу и первое время горит сильнее огня. Испытание приходит позднее, когда усердие утратит свою свежесть.
Но сейчас она чувствовала себя намного лучше, чем сразу после смерти детей. То, что говорил ей Эльвир в церкви и позднее, породило у нее чувство, что их уход из жизни не был бесполезным, а преследовал какую-то высшую цель.
Деревья приобрели красноватый оттенок, она смотрела на почки, готовые распуститься, чувствовала, что смерть детей была похожа на осенний листопад, что она явилась вестью о приходе весны, которая уже жила в твердых маленьких почках. И она улыбнулась про себя. Ибо ей давало надежду на новую жизнь и нечто другое. Она еще не совсем верила, но с каждым днем уверенность ее возрастала.
Шла вторая ночь после прибытия их в Мэрин; в двери постучали, Сигрид вскочила в полусне. Стук раздался снова, с улицы слышен был гам и крик. Резкий голос произнес:
— Вы окружены! Выходите и отдайтесь на милость короля!
Сигрид ощупью нашла в темноте свечу и зажгла ее. Эльвир уже встал, оделся и опоясался мечом. Потом на мгновение остановился.
— Нет, — сказал он. — Думаю, лучше выйти без оружия.
Он снял меч и отложил его в сторону.
В доме на скамьях сидели люди. В глазах их был испуг.
Перед тем как выйти на улицу, Эльвир склонился перед Сигрид и прижался щекой к ее щеке, потом повернулся к мальчикам, которые стояли и смотрели на него.
— Чтобы не случилось, вы должны быть мужчинами! — произнес он и направился к двери.
Сигрид набросила на себя одежду и ухом прижалась к стене, пытаясь расслышать, что происходит на дворе.
Когда Эльвир вышел, голоса слились в едином крике. Но она различила его спокойный голос, раздававшийся над этим гулом:
— Что вам нужно?
А затем послышался крик:
— Убить его!
Слышно было, как что-то упало, а затем тот же голос произнес:
— Оставь его! Пусть мучается, пока не сдохнет.
Она не осознавала, что делает; просто выскочила из дому, не раздумывая о том, какой опасности подвергается. Мужчины расступились, когда она вылетела на улицу.
Эльвир лежал у двери в дом; кровь лилась из раны в животе. Она опустилась на камни рядом с ним.
— Эльвир, — шепотом произнесла она. — Эльвир… — Из-за слез, она ничего не видела. Но она взяла себя в руки и вытерла глаза косынкой. — Тебе очень больно? — прошептала она.
Он поморщился.
— Не больше того, что могу вытерпеть, — ответил он, — и не больше того, что я заслуживаю.
Она наклонилась к нему и осторожно стала гладить его волосы.
— Сигрид, ты не можешь позвать священника? — прошептал он. — Я думаю, надо поспешить.
— Одного из священников конунга? — вынуждена была спросить Сигрид.
— Да.
Рядом стоял высокий мужчина с резкими чертами лица и орлиным носом. Сигрид повернулась к нему.
— Он просит священника, — сказала она.
Мужчина лишь презрительно рассмеялся и спросил:
— Для чего он ему?
Сигрид снова нагнулась к Эльвиру:
— Он спрашивает, для чего тебе священник…
— Исповедаться. — Голос Эльвира был едва слышен.
— Он хочет исповедаться, — сказала Сигрид, обращаясь к мужчине.
Тот снова засмеялся зло и безжалостно.
— Исповедаться! — воскликнул он. — Он! Он жил язычником, как собака, и пусть сдохнет тем, кем был всю жизнь.
Сигрид снова склонилась над Эльвиром, который пытался что-то сказать. Слова выдавливались с трудом, и он в паузах между ними тяжело втягивал в себя воздух:
— Скажи… Энунду, что я… раскаиваюсь… в своих грехах… в жертвенной пище… тоже… и прошу тебя… принять новую веру… и… мальчики тоже…
Сигрид лишь кивнула головой. Говорить она не могла. Он попытался сказать еще что-то и со стоном проговорил:
— Осени меня крестным знамением.
Она исполнила его просьбу.
Глаза его еще раз блеснули, рука потянулась так, как будто он искал ее руку, и она схватила ее.
— Сигрид, — прошептал он, — благодарю тебя…
Он начал бормотать, но что он говорил, она понять не могла. Но вот голос его затих, и спустя мгновение голова откинулась в сторону.
Сигрид не знала, как долго просидела там, не двигаясь, держа в своей руке руку усопшего. Ей хотелось плакать, но слезы не приходили. Она подняла голову, только когда почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней. Это были ее сыновья. Говорить она не могла. Но когда они опустились на колени возле нее, она обняла их за плечи.
Наконец она встала. Осмотрелась вокруг в бледном свете утра.
