За дверью молчание.
— Мистер Стюарт, это доктор Джуниус. Прошу вас, откройте!
— Убирайтесь, все! — прохрипел Толланд Стюарт. — Никакой полиции! Бонни — нет, только не теперь. Среди вас — смерть! Смерть! Смерть...
Визг пресекся на высокой ноте, и раздался глухой звук упавшего тела. Бонни закусила палец, уставясь в стену. Прибежал Жак Батчер.
— Постойте в стороне, мисс Стюарт, — мягко попросил инспектор Глюк. — Придется взломать двери. Джуниус, с дороги!
Тай тоже поднялся и теперь стоял в дальнем конце холла, наблюдая за остальными.
Инспектор всей своей огромной массой навалился на двустворчатые двери, что-то треснуло, и створки распахнулись. На какой-то момент — краткий и бесконечный — все застыли у порога.
В большой спальне Толланда Стюарта царил полумрак. Как и гостиная на первом этаже, она была обставлена тяжелой дубовой мебелью. В углу под балдахином из тонкой красной ткани стояла огромная резная кровать. Теплое одеяло было откинуто. Рядом, на расстоянии вытянутой руки — дробовик. А на полу перед дверью лежал, скрючившись, хозяин дома — во фланелевой пижаме, шерстяном халате, теплых носках и ковровых шлепанцах на тощих ногах. Камин в спальне не горел, единственным источником света служил ночник на тумбочке у постели.
Доктор Джуниус протиснулся вперед, опустился на колени перед неподвижной фигурой, пощупал пульс.
— Обморок, — констатировал врач. — Это могло произойти из-за припадка, гнева или нервного потрясения, я не знаю. Но пульс нормальный. Так что волноваться особенно не стоит. А сейчас вам лучше уйти. Говорить с ним сегодня все равно бесполезно.
Он встал и с удивительной легкостью для своей хилой комплекции поднял мистера Стюарта с пола и перенес на кровать.
— Это с ним, скорее всего, от стыда, — презрительно обронил инспектор Глюк. — Старый иссохший термит! Пошли отсюда. Летим в Лос-Анджелес.
Глава 8
НИ ЗА ЧТО, НИ ПРО ЧТО
— Куда теперь? — спросил пилот.
— Лос-Анджелес, муниципальный аэропорт. Машина была невелика, они сидели в тесноте и молчали, пока самолет набирал высоту.
— А где мой самолет? — глядя в запотевшее окно иллюминатора, неожиданно спросил Тай.
— Сейчас уже должен быть в Лос-Анджелесе, — ответил инспектор Глюк и после долгой паузы добавил: — Естественно, мы же не могли их там оставить.
Бонни потерлась щекой о плечо Жака Батчера.
— Я была в морге один раз, — сказала она. — Снимали небольшой эпизод. И даже просто в декорациях... Там было холодно. Мама не любила... — Бонни закрыла глаза. — Батч, дай мне сигарету.
Жак прикурил сигарету и поднес к ее губам. Бонни открыла глаза.
— Спасибо. Вы, наверное, считаете, что я вела себя как дитя малое, неразумное. Да, именно так оно и было. Сильный шок. А теперь даже еще хуже, потому что мысли вернулись... Мамы нет. Это невероятно, невозможно!
— Мы все знаем, что ты сейчас чувствуешь, — не оборачиваясь, резко сказал Тай.
— О! Прости.
Эллери посмотрел в окно, в черную грозовую тьму. Внизу под ними сверкали молнии, а впереди уже помнились и стали быстро разрастаться точки ярких огней — алмазы на бархатной подушке.
— Риверсайд, — сообщил инспектор. — Вот пролетим его, а там уж до аэропорта останется совсем немного.
Тай внезапно вскочил и с отрешенным видом, спотыкаясь, двинулся вдоль прохода. Развернулся и громко спросил:
— Ну почему?
— Что «почему»? — удивился полицейский.
— Почему убили отца? Почему их обоих убили?
— Э, сынок, если бы мы это знали, тут и делать-то было бы нечего. Сядь.
— Как-то все бессмысленно. Их ограбили? У отца при себе была тысяча наличными. Только утром я дал ему эти деньги — вроде... свадебного подарка. Или... Бонни! У твоей матери было много денег?
— Не смей ко мне обращаться, — ответила она.
— Это не то, — сказал Глюк. — Их вещи остались нетронутыми.
— Тогда почему? Зачем он их убил? — кричал Тай. — Он что, сумасшедший?
— Сядь, Тай. — Жак Батчер от усталости еле языком ворочал.
— Подождите! — Тай сверкал красными воспаленными глазами. — А вы полностью исключаете несчастный случай? Я имею в виду, что только один из них должен был умереть, а второй стал жертвой...
— Уж если вы пытаетесь что-то прояснить, то делать это надо по определенной системе, — заметил Эллери.
— То есть?
— Я думаю, что мотив в этом деле упрятан очень глубоко и с наскоку его не откроешь.
— Да-а? — протянул инспектор Глюк. — И почему же?
— Потому что всем кажется, что его вовсе нет.
Полицейский поморщился. Тай плюхнулся в кресло и закурил, не сводя глаз с Эллери.
— А дальше, мистер Квин? У вас уже ведь есть на этот счет какие-то соображения.
— Да какие соображения могут быть у Квина? — пробурчал Глюк. — Хотя я и допускаю, что голова у него не соломой набита.
— Ну хорошо. — Эллери устроился поудобней, наклонился, уперся локтями в колени. — Здесь главное — с чего начать. То есть выбрать отправную точку. В последнее время я заметил, среди прочего, что ваш отец пьет только «Сайдкар». Это верно?
— И бренди тоже. Он любил бренди.
— Да, естественно, поскольку «Сайдкар» — это бренди с куантро и лимонным соком. А ваша мама, Бонни, признавала только сухой мартини.
— Да.
— Помнится, на днях она нелестно отозвалась о «Сайдкаре», то есть этот коктейль она не любила. Это так?
— Терпеть не могла.
— А отец точно так же не переносил мартини, — заметил Тай. — Ну и что?
— А вот что. Некто — очевидно, убийца, едва ли это можно считать простым совпадением, — зная об их вкусах, посылает Джону и Блит на дорожку корзину с двумя термосами, и в одном из них, заметьте, «Сайдкар», целая кварта, а в другом мартини — чтобы обязательно выпили оба, хоть и каждый свое.
— Если ты думаешь, что это позволит легко найти убийцу, то ты, Эллери, ошибаешься, — встрял Вундеркинд. — Весь Голливуд знал, что Блит любит мартини, а Джон — «Сайдкар».
Инспектор был доволен. Но Эллери только улыбнулся:
— Нет, я не об этом. Таким образом опровергаю теорию несчастного случая и отметаю ее с пути. Все говорит о том, что преступник изначально замышлял двойное убийство. Если бы он намеревался отравить одну Блит, то морфин был бы только в мартини. То же самое можно сказать и о Джоне Ройле. — Он тяжело вздохнул. — Боюсь, что альтернативы у нас нет: ни ваш отец, Тай, ни ваша мать, Бонни, не должны были выйти из самолета живыми.
— И это все, старина? — с издевкой спросил Глюк.
