Царский выбор

которой находится ее муж.

Афанасий, уже совсем здоровый, возится за столом с каким-то фолиантом, от которого оторвалась обложка. Аграфена входит внутрь и безмолвно застывает перед мужем.

Афанасий(поднимая на нее глаза).Груша, что с тобой? Что там случилось?

Аграфена.Погубили ее! Она жива, но она замертво упала прямо перед царем.

Афанасий.В церкви?

Аграфена.Нет, еще раньше. До церкви не дошли.

Афанасий.А они все где? Где Андрей?

Аграфена(как неживая).Их под стражей повели в Тайный приказ. Хотят, чтоб сознались, что Фимка и прежде порченая была.

Афанасий с воплем падает головой на стол и рыдает в голос.

Аграфена садится с другой стороны, тоже кладет голову на стол, стонет и причитает.

Аграфена.Ты же все наперед знал, Петрович, ты все это знал. — А что мы против них могли? — Волки лютые, съели они нас! Живьем съели! — Ой моя Дуня, ой Господи!

Афанасий(рыдая).Господи! Не покидай нас! Не покидай нас! Ты все можешь! Не покидай нас!

7. Контора Кузьмы

Манка Харитонова ходит взад и вперед по помещению. (-) Наконец, выглядывает в переднюю.

Манка(служителю).Долго я тут сидеть буду?

Служитель.Ну хозяюшка, ну ведь сказано тебе — пока совсем не стемнеет. Мало осталось, чай, не лето. — Хочешь, я тебе кваску плесну? Хлеба дам? (Смотрит в окошко.) Вон, кажись, Лавруха идет, должно за тобой. — Ты же сама понимаешь — у нас тут не съестная лавка, чтоб каждый первый входил да выходил.

8. Внутреннее помещение Тайного приказа

Посреди него возвышается перекладина с перекинутой

через нее веревкой — дыба.

Иван Родионович и Евдокия сидят на длинной лавке. Евдокия в полуобмороке припала к стоящему рядом

Андрею. Андрей не спускает глаз с двери.

За столом сидит один писарь, судейское место пусто.

В углу за дыбой с безучастными лицами сидят палачи.

В передней Тайного приказа. Кузьма и приказный Дьяк.

Дьяк.А почему ты сам, Кузьма Кузьмич, их допросить не хочешь?

Кузьма.А с какой стати мне их допрашивать? Их было велено доставить в твой приказ. А я кто таков? Я за Посольским приказом числюсь.

Дьяк.А донос на них почему-то к тебе пришел.

Кузьма.Не ко мне, а к Борису Ивановичу. А я уж делал, что он мне велел. — Я всегда делаю только то, что мне Борис Иванович велит.

Дьяк.Хорошо со мной обошлись. — Они, ясное дело, ничего признавать не будут. Я их стану пытать, старик, чего доброго, помрет под пыткой. А царь завтра на его дочери женится и с меня не то что голову снимет, а в порошок истолчет.

Кузьма.Царь никогда на порченой не женится.

Дьяк.Еще доказать надо, что она порченая. Что эту порчу, руками потрогать можно?

Кузьма.Зачем же руками — девица у всех на глазах замертво упала, она и по сей час в себя не пришла. Так что можешь не сомневаться, что порченая. Тому свидетели все князья и бояре. — Конечно, можно поспорить, где ее испортили — здесь или в Касимове. Но для всех — для всех — будет лучше, ежели ты дознаешься, что это было еще в Касимове.

Дьяк(ругается сквозь зубы).А где же твой свидетель касимовский?

Кузьма.Я сейчас его приведу. — По мне, так и без него можно обойтись.

Кузьма выходит из Тайного приказа и медленно идет в свою контору. Он смотрит на небо. Уже совсем стемнело. Кузьма кивает в такт своим мыслям.

Внутри Тайного приказа.

Всеволожские всё в том ж е положении. Дьяк сидит на пустовавшем до той поры месте.

Дьяк.Видишь ли, Иван Родионыч, в доносе этом

сказано, что дочь твою в граде Касимове и прежде знали как больную и порченую. — А то, что это не клевета, так в этом сегодня все князья и бояре московские убедились. — Ежели ты во всем сознаешься и повинишься, то сильно этим облегчишь и свою участь, и жены, и сына, и всех родных и друзей своих. — Ты же видишь, что получается. Получается, что ты даже касимовского соборного протопопа в обман государя своего втянул.

Всеволожский.Никогда я такого греха на душу не возьму, чтобы оклеветать себя и своих близких. Ежели я, ежели мы все на такое злое дело пошли, то нас всех смертной казнью казнить надо.

Дьяк(хватаясь радостно за его слова).Да вас никто и не казнит. Государь наш такой милосердый, он вас помилует. (Понижая голос)Неужто ты про Марью Хлопову никогда не слышал? Ведь не казнили же ее родных, а просто в Сибирь сослали.

Всеволожский.От меня лжесвидетельства никто не дождется. — Дочь моя с самого рождения никогда ничем не болела. То, что с нею сделалось, это ей сделали здесь. — Чего ты от меня ждешь? Чтобы я покрыл этих злодеев? Тех, кто государю, царю нашему, такое зло сотворил?

Дьяк.Андрей Иванович, может, ты отца уговоришь? — А ежели ты сам признание сделаешь, а? Из любви к отцу и матери? За это, знаешь, многое простится. — Или с Евдокией Никитишной поговоришь. Может, она вспомнит, не бывало ли когда с сестрой твоей такого?

Евдокия(встрепенувшись из своего забытья).Андрюшенька, попроси у них, пусть над нами смилуются, пусть скажут, что с Фимушкой? Может, ее уже на свете нет!..

Андрей.Матушка, ты слышала и все слышали — лекарь сказал, что она здорова. Завтра будет совсем здорова. Лекарь этот, Иоганн, самый лучший.

Андрей перекладывает Евдокию на плечо Ивану Родионовичу и подходит к судейскому столу.

Андрей(очень спокойно).Выслушай меня, сударь. Времени прошло очень мало. Государь насчет нас никаких указаний не давал. Его самого оттуда под руки увели. — Боярин Морозов все же не царь. Он и ошибиться мог, и поторопиться мог. — Дело это самого царя касается. Он в государстве главный судия. Он непременно захочет сам нас допросить. Для чего тебе на себя царский гнев навлекать? (Подходит к столу еще ближе и говорит тихо)А сестра моя, ежели окажется здорова, то царю на ней никто жениться не запретит. На то он и царь. — А ежели она помрет от того, что с ней сделали, то уж тогда он виновных и подавно станет разыскивать.