объехать который не было никакой возможности. Но и так неплохо. На открытой местности этого было бы недостаточно, но здесь деревья хорошо гасят звуки. Так что нашему разговору никто не помешает. Во всяком случае, неожиданно…
Приказав Головатюку выставить охранение, я вновь занял позицию у задней дверцы.
— Итак?
— Я уже все сказал, — холодно отозвался фон Зееншанце.
— А если я попытаюсь вас убедить? — вкрадчиво спросил я, демонстративно окидывая взглядом сидевшую рядом с ним девушку и нарочито не обращая внимания на связанных солдата и водителя, которых, чтобы не тащить на руках, мои орлы разместили на багажнике и сейчас свалили на землю. В глазах гауптмана мелькнуло едва уловимое беспокойство. Но внешне он постарался выглядеть максимально саркастичным.
— Вы пытаетесь убедить меня предать Германию, угрожая совершенно неинтересному мне человеку. Она — всего лишь пленница, правда, прекрасный хирург, на редкость легкая рука. Именно поэтому я велел ей сопровождать меня… конечно приняв определенные меры, гарантирующие ее лояльность.
Я снова восхитился моим визави. Очень интересно построенная фраза. Попытка одновременно убедить меня в полной бесперспективности данного направления воздействия и заинтересовать возможностью включить в мой отряд высококвалифицированного медика. Ай, молодца!
— Ничего, я готов рискнуть.
— Любите убивать женщин? — презрительно скривил он губы.
— Да, в общем, нет, — честно признался я.
В моей биографии было несколько трупов женского пола, но женщинами я их, если честно, не считал. Уж очень мало в них было от прекрасной половины человечества. Скорее взбесившиеся фурии, получавшие почти сексуальное удовольствие от насилия и убийства. Хотя сам факт их принадлежности к женскому полу все равно меня несколько напрягал. Но, слава богу, таких действительно было чрезвычайно мало… Я распахнул дверцу.
— Не составите мне компанию?
— Он серьезно ранен, — внезапно подала голос предмет нашего обсуждения. Опаньки! А вот это уже интересно. В голосе девушки я явно уловил нотки беспокойства. Это что же получается: господин гауптман состоит в обойме тех, за кого она искренне переживает?
— А ты молчи, подстилка фашистская! — зло отозвался Кабан.
Девушка сжалась, как от удара. Я молча смотрел на офицера. Тот сидел с каменным выражением лица. Отличный эмоциональный баланс, ничего не скажешь. Но, уж извини, не тебе тягаться с гвардейцем. В самом крайнем случае просто воспользуюсь банальным гипнозом. Вряд ли у тебя в голове стоит психоблок второго уровня, а все, что ниже, я пробью. Но это в крайнем случае. Разговаривать с загипнотизированным — удовольствие ниже среднего. К тому же при гипнозе практически отключается вся невербалка, а это плохо. Невербальные реакции — второй информационный канал, и его отсутствие сильно снижает эффективность любого допроса. По невербалке вполне можно отследить, с каким вопросом следует разобраться более детально, а какой не представляет серьезного интереса. Именно поэтому мы обучены при необходимости полностью подавлять эмоциональную составляющую. Ну про то, что гвардейцев зовут гранитными истуканами, я уже поминал…
— Какое у него ранение?
— Проникающее, левого легкого, — отозвалась девушка, взгляд которой после слов Кабана стал похож на взгляд затравленного зверька.
И я решил пока не предпринимать ничего для купирования данной ситуации. Офицер и девушка явно эмоционально связаны, так что чем большее напряжение будет испытывать она, тем более податливым будет становиться он.
— Как давно была операция?
— Четыре дня назад.
Я замер. Либо я чего-то не понимаю, либо… офицер совершенно не производил впечатления аборигена, получившего подобную рану четыре дня назад.
— У вас есть бинты? — спросил я девушку.
— Да… а что? — растерянно отозвалась она, не понимая, зачем я это спрашиваю. Но я ее уже не слушал. Я вытащил нож и, вскрыв повязку, уставился на рану. Вот это да-а-а! Я бесцеремонно раздвинул веки немца и осмотрел склеры и зрачок, потом прослушал пульс. Меня интересовала не его частота, а интерферентные волны, проходившие по стенкам сосудов. Нет, все точно. Этого не могло быть, но… передо мной сидел абориген, явно преодолевший первую ступень антропрогрессии. Вот это подарок! Мои планы в его отношении тут же изменились. Теперь я ни в коем случае не собирался его убивать, а вот пообщаться нам стало просто крайне необходимо.
— Что все это значит? — холодно спросил он.
Ну да, теперь понятно, откуда у него такой хороший эмоциональный баланс. Я повернулся к девушке.
— Наложите ему новую повязку.
Она действительно оказалась очень неплохим медиком. Ну есть такие люди, у которых предпочтительная профессия буквально в крови. И она, похоже, оказалась именно из них.
— Выходите, — повелительно приказал я, когда девушка закончила.
Фон Зееншанце инстинктивно дернулся, поднимаясь на ноги (как гласит известная пословица, когда говорит гвардеец, подскакивают даже буддистские монахи), но тут же насупился и сделал движение, чтобы вернуться в прежнее положение. Однако я ему не дал, бесцеремонно ухватив за шею и буквально выкинув из машины. Девушка тихо ойкнула. Но сейчас я не обращал на нее особенного внимания.
— Пошли, — кивнул я в сторону поваленного дерева. — Присядем.
— Зачем?
— Нам надо поговорить. С глазу на глаз.
Гауптман удивленно воззрился на меня. Такого поворота он не ожидал. Но решил не обострять ситуацию и подчиниться. Тем более что я его явно заинтриговал.
Мы сели на дерево. Я мельком осмотрелся. Мои орлы пялились на нас, разинув рты. Ну еще бы! Их смертоносный командир, вместо того чтобы выбивать из захваченного фашиста секретные сведения, собирался с ним мило беседовать. Знали бы они, что в конце нашей беседы я собираюсь его отпустить… Мне придется очень потрудиться, восстанавливая свое сильно пошатнувшееся в их глазах реноме, ну да что делать. Установить контакт с этим фон Зееншанце сейчас было гораздо важнее.
— Предлагаю вам обмен. Вы ответите на мои вопросы, а я отпущу вас и тех, кто с вами приехал.
Гауптман минуту помолчал, а затем уточнил:
— Всех?
— Всем будет предоставлена полная свобода выбора, — твердо произнес я, совершенно точно зная, откуда у него возник этот вопрос. Но девочку я бы, пожалуй, оставил у себя. Хороший способ посадить его на крючок. Поэтому я и ответил так, оставляя за собой свободу маневра.
— Почему я должен вам верить?
Я пожал плечами:
— А что вам еще остается?
Он снова помолчал. Затем твердо произнес:
— Вы же понимаете, что на вопросы, касающиеся сведений, составляющих военную тайну, я отвечать не буду.
— Хорошо, но имейте в виду, что, если я окажусь не удовлетворенным разговором, я оставлю за собой право частично изменить наше соглашение.
Он снова задумался.
— Ну… — усмехнулся я, — решайтесь. Обещаю, я не буду слишком категоричен. К тому же мы же с вами знаем, что военная тайна — понятие растяжимое. И кое-что можно вполне рассказать командиру сборного отряда окруженцев, пробирающегося лесами к линии фронта. Все равно, пока мы доберемся до своих, многое из того, что сейчас составляет эту тайну, уже устареет. — Я замолчал, оставляя за скобками мысль, что последнее предложение можно сформулировать и так: «Если доберемся». Догадается — не