вещью, как БСЛ-110,[6] ну да задним умом все крепки. И утром мы покидали магистраль, оставив за собой пылавшие на насыпи гигантские костры, столбы дыма от которых явно были видны не на один десяток километров, вселяя страх в солдат и командиров небольших немецких гарнизонов.
Когда я говорил своим бойцам, что мы окажемся для немцев опаснее танкового корпуса, я ни грамма не лукавил. Немцы неожиданно для себя потеряли контроль над гигантской территорией, потому что вследствие наших дерзких действий были вынуждены, опасаясь уничтожения, спешно снимать гарнизоны и комендатуры из небольших населенных пунктов и переводить их личный состав в более крупные гарнизоны. А об одиночном или в крайнем случае небольшими колоннами передвижении по дорогам им пришлось забыть. Теперь их грузовые автомобили могли себе позволить передвигаться только в составе больших колонн и под усиленной охраной. По всему выходило, что немцам придется выстраивать у себя в глубоком тылу новый фронт, на этот раз против меня.
Следующий удар захватчики вновь получили на автотрассе Минск-Брест. Мы подготовили засаду. Представление о том, насколько немцы испуганы, я получил, увидев, с какой охраной следует автоколонна. В состав конвоя, кроме четырех грузовиков с солдатами, входили бронетранспортер и два штурмовых орудия. Мы подпустили немцев поближе, а затем открыли огонь из пулеметов и противотанковых ружей. Поскольку целей для противотанковых ружей было всего три, по каждому штурмовому орудию открыло огонь сразу по пять ПТР. Еще два принялись обрабатывать БТР. Так что самая грозная часть конвоя была уничтожена в первые же секунды боя. А солдаты охранения, попавшие под шквальный огонь, в большинстве даже не успели покинуть кузова грузовиков.
Сразу после боя я посадил роты на захваченные грузовики и отправил одну из них на восток, а другую на запад, с задачей подавить всякое движение на магистрали километров на двадцать-тридцать в каждую сторону. Впрочем, особо много целей им не попалось, хотя в паре населенных пунктов бойцы порезвились на славу. Показали немцам, что гарнизон численностью в роту недостаточен для того, чтобы считать себя способным защититься от атаки моих людей.
Это привело немцев в такое неистовство, что на следующий день над лесным массивом, в котором мы, по их предположениям, скрылись после окончания операции, весь день висело не менее трех десятков самолетов. Причем не просто висели, а остервенело бомбили каждую кочку и каждую лягушку, посмевшую вылезти наружу и привлечь к себе внимание.
Мы наблюдали за всем этим издалека, из другого лесного массива…
Через два дня наконец установилась пасмурная погода; мы покинули взбудораженные, будто осиный рой, в который ткнули палку, глубокие немецкие тылы и двинулись в сторону фронта.
Пользуясь пасмурной погодой, я позволил себе несколько взвинтить темп движения, и батальон за пять дней преодолел более ста пятидесяти километров, выйдя, как выразился Головатюк, к «еще непуганому немцу». Возможно, такие темпы передвижения кому-то покажутся не слишком впечатляющими, но меня они полностью устраивали. Потому что имели очень понятную причину. И имя ей — лес.
Организованные армии не любят лес. Через лес практически не может двигаться техника, да и крупные массы людей идут сквозь него с большим трудом. К тому же, если нужно преодолеть расстояние между парой значимых точек, например между двумя населенными пунктами или населенным пунктом и, скажем, мостом через реку, то по самому удобному маршруту, как правило, уже проложена дорога. Все остальные маршруты скорее всего менее удобны, ибо, например, могут упираться в овраг, бурелом или заросли колючего кустарника.
Обороняющиеся в лесу сразу получают огромное, вплоть до десятков, а то и вообще до считаных метров, сокращение дистанции действенного огня по противнику. Для наступающих, наоборот, затруднительно пользоваться средствами огневого усиления и авиационной поддержкой. Короче, лес — место ни для боя, ни для марша. Даже контролировать лес чрезвычайно тяжело, ибо наблюдательные посты в лесу способны контролировать куда меньшее — на порядки — пространство, чем в других условиях. И чтобы надежно перекрыть наблюдательными постами и патрулями даже небольшой лесной массив, нужен такой расход сил и средств, что ни на что другое их не останется.
Но я сразу, с первого дня задумал сделать лес своим союзником. И именно в соответствии с этой мыслью и построил всю систему подготовки, почти совершенно исключив иную местность в качестве варианта для прокладки маршрутов движения.
Сначала было сложно. Не перечесть сколько раз моим бойцам пришлось вправлять вывихи ног, как много было исцарапано лиц и рук и порвано обмундирования. Мои орлы спотыкались о корни, проваливались в лесные овражки, сваливались в лесные ручьи, но мало-помалу привыкали к лесу. А лес привыкал к ним. За длинными колоннами моего батальона, идущими через чащобу, с каждым днем оставалось все меньше и меньше обломанных сучьев, растоптанных кустов, следов коленей и локтей на мягкой лесной почве. Стайки соек и галок поднимали все меньший гам, а ежи вообще перестали обращать на нас внимание. Мы чем дальше, тем больше превращались в часть леса, неотделимую от него.
Первое время на расстояние, которое по дороге мы могли бы преодолеть за час, в лесу мы тратили четыре, а то и пять часов, потом оно сократилось до трех, затем до двух. Теперь же мы были способны двигаться походной колонной по среднепересеченному лесу всего лишь немногим медленнее, чем по дороге. Поверьте, это дорогого стоит.
Если на пути колонны появлялся ручей или овраг, обход которого не удавалось быстро обнаружить, передовое охранение быстро срубало саперными лопатками с остро заточенным боковым краем пару-тройку нетолстых деревьев (с соблюдением, впрочем, всех мер маскировки) и перебрасывало через препятствие временный мостик, оставляя около него сигнального. Он встречал головную часть ротной колонны сообщением: «Один», либо «Два», или «Нормалек». «Один» означало, что устроенный мостик способен выдержать одного человека, и следующему необходимо ждать, пока предыдущий не покинет мостик. «Два», соответственно, что мостик выдержит двоих, а «Нормалек» означал отсутствие любых ограничений. Непроходимые заросли либо обходили, либо в них прорубался проход с помощью все тех же саперных лопаток. Причем достаточно узкий, и не прямой линией, а извилисто, чтобы наблюдатель с воздуха не смог бы абсолютно точно идентифицировать его как дело, причем недавнее, человеческих рук, а считал бы или как минимум допускал, что это след прошедшего лося или кабана. Подобные препятствия, конечно, сильно замедляли наше движение, но уже не были для нас непреодолимыми.
Именно это и обуславливало нашу столь непонятную для немецких командиров неуловимость. Мы не создали в лесу постоянную базу, где укрывались бы после боевых операций, и которую, пусть и с трудом, но можно было бы обнаружить, а затем, окружив превосходящими силами, при поддержке авиации и артиллерии уничтожить. Мы не использовали лес для временного укрытия, чтобы потом опять воспользоваться удобной дорогой, как это делало большинство сравнимых с нами по численности групп, выходящих из окружения. Мы выходили из леса только для того, чтобы нанести удар. А потом уходили обратно, уже почти равнодушно взирая на немецкие самолеты, кружащиеся в небе и высматривающие, когда же на какой-нибудь, пусть даже маленькой, лесной, но все равно
Но мы сделали нашей дорогой — лес. И не пожалели об этом…
А спустя еще шесть дней мы вышли к Березине.
Я дал батальону два дня на отдых и приведение себя в порядок. И на этот раз даже самый опытный воздушный наблюдатель не смог бы обнаружить ни единого следа того, что здесь, на заросшем лесом берегу реки, устроили постирушки три сотни человек.
А вечером второго дня я снова собрал оперативное совещание.
— Итак, мы сейчас находимся на территории, как славно выразился наш старшина, «непуганого немца», что, с одной стороны, очень неплохо, но с другой — мы об этой территории пока ничего не знаем. Поэтому задача номер один: добыть информацию. Следовательно…
— Нужен язык, — заявил Шкраба, за время боевых действий выдвинувшийся в почти штатные командиры разведчиков и потому приглашенный на это совещание.
