Да не услышишь ты,да не сорветсяупрек мой опрометчивый,когдауродливое населит сиротствоглаза мои, как два пустых гнезда.Все прочь лететь — о, птичий долг проклятый!Та птица, что здесь некогда жила,исполнила его, — так пусть прохладойпотешит заскучавшие крыла.Но без тебя — что делать мне со мною?Чем приукрасить эту пустоту?Вперяю я, как зеркало ночное,серебряные очи в темноту.Любимых книг целебны переплеты,здесь я хитрей, и я проникну к ним —чтоб их найти пустыми. В переплетывзвились с тобою души-этих книг.Ну, что же, в милосердии обманномна память мне де оброни пера.Все кончено! Но с пятнышком туманнымстоит бокал — ты из него пила.Все кончено! Но в скважине замочнойсвеж след ключа. И много лет спустяя буду слушать голос твой замолкший,как раковину слушает дитя.Прощай же! Я с злорадством затаеннымтвой бледный лоб я вижу за стеклом,и красит его красным и зеленымнавстречу пробегающим огнем.И в высь колен твое несется платье,и встречный ветер бьет, и в пустыряхтвоя фигура, как фигура Плача,сияет в ослепительных дверях.Проводники флажками осеняюттвой поезд, как иные поезда,и долог путь, и в вышине зияютглаза мои, как два пустых гнезда.
Тамаз Чиладзе
* * *
Колокола звонят, и старомоднойпечалью осеняют небеса,и холодно, и в вышине холоднойдвух жаворонков плачут голоса.Но кто здесь был, кто одарил уликойтраву в саду, и полегла трава?маялся, и в нежности великойоливковые трогал дерева?Еще так рано в небе, и для пеньяпевец еще не разомкнул уста,а здесь уже из слез, из нетерпеньявозникла чьей-то песни чистота.Но в этой тайне все светло и цельно,в ней только этой речки берега,и ты стоишь одна, и драгоценносияет твоя медная серьга.Колокола звонят, и эти звукивсей тяжестью своею, наяву,
