оплакивает маленькое горловсем ужасом, чрезмерным для строки,всей музыкой, не объясненной в нотах.А в общем-то — какие пустяки!Всего лишь — тридцать тысяч гугенотов.
* * *
Последний день живу я в странном доме,чужом, как все дома, где я жила.Загнав зрачки в укрытие ладони,прохлада дня сияет, как жара.В красе земли — беспечность совершенства.Бела бумага.Знаю, что должнаБлаженствовать я в этот час блаженства.Но вновь молчит и бедствует душа.
Рисунок
Рисую женщину в лиловом.Какое благо — рисоватьи не уметь? А ту тетрадьс полузабытым полусловомя выброшу! Рука вольнатомиться нетерпеньем новым.Но эта женщина в лиловомоткуда? И зачем онаступает по корням еловымв прекрасном парке давних лет?И там, где парк впадает в лес,лесничий ею очарован.Развязный! Как он смел взглянутьприлежным взором благосклонным?Та, в платье нежном и лиловом,строга и продолжает путь.Что мне до женщины в лиловом?Зачем меня тоска берет,что будет этот детский ротничтожным кем-то поцелован?Зачем мне жизнь ее грустна?В дому, ей чуждом и суровом,родимая и вся в лиловом,кем мне приходится она?Неужто розовой, в лиловом,столь не желавшей умирать, —все ж умереть?А где тетрадь,чтоб грусть мою упрочить словом?
Не писать о грозе
Беспорядок грозы в небесах!Не писать! Даровать ей свободу —не воспетою быть, нависатьнад землей, принимающей воду!Разве я ей сегодня судья,чтоб хвалить ее: радость! услада! —не по чину поставив себяво главе потрясенного сада!Разве я ее сплетник и враг,чтобы, пристально выследив, наспех,величавые лес и оврагобсуждал фамильярный анапест?Пусть хоть раз доведется умубыть немым очевидцем природы,не добавив ни слова к тому,что объявлено в сводке погоды.Что за труд — бег руки вдоль стола?