Пришла. Стоит. Ей восемнадцать лет.— Вам сколько лет? — Ответила:— Осьмнадцать.Многоугольник скул, локтей, колен.Надменность, угловатость и косматость.Все чудно в ней: и доблесть худобы,и рыцарский какой-то блеск во взгляде,и смуглый лоб… Я знаю эти лбы:ночь напролет при лампе и тетради.Так и сказала: — Мне осьмнадцать лет.Меня никто не понимает в доме.И пусть! И пусть! Я знаю, что поэт! —И плачет, не убрав лицо в ладони.Люблю, как смотрит гневно и темно,и как добра, и как жадна до боли.Я улыбаюсь. Знаю, что — давно,а думаю: давно ль и я, давно ли?..Прощается. Ей надобно — скорей,не расточив из времени ни часа,робеть, не зная прелести своей,печалиться, не узнавая счастья…
* * *
Сад еще не облетал,только береза желтела.«Вот уж и август настал», —я написать захотела. —«Вот уж и август настал», —много ль ума в этой строчке,мне ль разобраться? На садосень влияла все строже.И самодержец душитам, где исток звездопада,повелевал: — Не пиши!Августу славы не надо.Слитком последней жарысыщешь эпитет не ты ли,коль золотые шары,видишь, и впрямь золотые.Так моя осень текла.Плод упадал переспелый.Возле меня и столадень угасал не воспетый.В прелести действий земныхлишь тишина что-то значит.Слишком развязно о нихбренное слово судачит.Судя по хладу светил,по багрецу перелеска,Пушкин, октябрь наступил.Сколько прохлады и блеска!Лед поутру обметалночью налитые лужи.«Вот уж и август настал», —ах, не дописывать лучше.Бедствую и не могуследовать вещим капризам.Но золотится в снегуавгуста маленький призрак.Затвердевает декабрь.