– Начинается битва со вселенским злом? – Оттнир вдруг потерялся, неузнающе огляделся, засобирался встать, но ворожец не дал. – Ёддёр уже трубил всеобщий сбор? Тнир оседлал Ямадара? Мы выступаем?
– Ты не опоздал, Боллунд. Битва не начнется без вас троих.
– Не опоздал, не опоздал… – с блаженной улыбкой прошептал рюг и крикнул из последних сил: – Тнир, я с тобой!
Безрод смотрел на действо молча. Кусал ус и поджимал губы. Рядом с Боллундом легли остальные рюги, и скоро в старом святилище наступила тишина, каковая жутко смотрелась при двух неподвижно сидящих людях.
– Ты хочешь на это смотреть? – спросил наконец верховный.
– Да.
– Стоял бы на твоем месте кто другой, погнал прочь взашей. А ты оставайся. Сам не знаю, чего ждать.
Безрод кивнул.
Сивый даже пальцем не шевельнул, только глаза прищурил, когда налетел ветер, захлопал подолом рубахи, разметал волосы, поднял в воздух труху. Отчего-то враз потемнело, и ладно бы оказалось дело в грозовых тучах – словно кто-то набросил на белый день темный полог. Небо ясное, солнце светит, только все это где-то там, за пологом.
Верховный стоял подле недвижимых тел, задрав голову кверху, и бормотал заклятие. Что именно – Безрод не слышал, ветер носил слова. Потом туман упал, будто и впрямь захолодало над старым святилищем. Старик вдруг присел, что-то разогнало клочковатый туман понизу, точно кто-то взбил воздух, и Стюжень помог встать кому-то из рюгов. А что было? Громы?.. Молнии?.. А ничего не было. Туман упал, да ветер полетал. Безрод усмехнулся, пожал плечами, прикусил ус.
– Здорово, отец! – громыхнуло из тумана, и кто-то подозрительно всхлипнул.
Сивый встал с повалки, не оглядываясь, ушел на берег и долго бродил туда-сюда. Пусть наговорятся, через девять дней оба – Залевец и рюг Фартур – перестанут быть на белом свете, и в помянутые девять дней должно произойти многое. О чем могут говорить отец с сыном? А каково это: смотреть в лицо чужого человека и в глазах угадывать живой дух сына? Как будто недавно это было, Отвада пристально вглядывается, ищет собственную кровь.
Сложная штука жизнь, и как ни крути просто не выходит…
Стюжень казался огорошенным, слушал вполуха, глядел вполглаза. Сидели с Безродом в святилище у огня; Залевец, Брюнсдюр и Расшибец говорили о чем-то на берегу. Если бояны знали друг друга понаслышке, вернее, сын Отвады слышал о Залевце, Брюнсдюру все вышло непривычно.
– Знакомятся. – Сивый кивнул на троицу. – Все им новое.
– Будто заново родились. – Ворожец не отрывал глаз от Фартура. – Хуже всех Брюнсдюру. И хотел бы заартачиться, а не сможет.
– Он не станет. Боец до самых печенок, и задача не из легких. Затравится.
– Дадут боги, окажешься прав.
– Старик, слушай меня внимательно. – Безрод устало потер лицо. – Нас будет четверо, но мне достанется больше остальных.
– Удивил!
– В этот раз подземного жара не будет.
Стюжень будто не услышал, все смотрел на берег, глаз не отводил, и в уголках подозрительно блестело.
– Нужна печь, вроде кузнечной, с поддувалом. Чем горячее станет воздух, тем лучше.
– Сваришься!
– Не замерзнуть бы.
– Тебя заморозишь! – Старик делано плюнул. – Вон, двое пытались, и где теперь оба?
Безрод помолчал.
– Они успокоились?
– Да. – Ворожец уверенно кивнул. – Если твоя погребла их по воинскому обряду, даже недостающая вещь не сможет им помешать войти в небесную дружину. Вещь просто исчезнет у того, кто ее взял.
– Не знаю, сколько дней стану блуждать по кромке, но у печи кто-то должен быть всегда. Не ослабляйте огонь.
– Времени в обрез. Печь еще сложить нужно, дрова необходимо заготовить. Да не просто дрова – исполинская должна быть дровница, сколько дней тебя будет мотать по безвременью…
– Я знаю, где все это есть, – усмехнулся Безрод. – И кузнечная печь и дровница.
Стюжень только на короткое время отлучился в терем, сказаться Отваде и утрясти дело с ладьей. Пойдут на Улльге без дружины, кормщиком – Гюст, станет ждать наутро там, откуда в недавнюю войну увели десять граппров и усеяли весь берег мертвыми телами. Идти недолго, и нужды в гребцах нет, паруса хватит. До самого утра просидели у костра, разговаривая: Стюжень – с Залевцом, Сивый – с Брюнсдюром, Отвада – с Расшибцом. Князь не усидел в тереме, вышел к старому святилищу, привез маленького сына. Сгреб в охапку Безрода и долго не отпускал.
– Вернулся, дурень Сивый! На-ка вот, подержи, если не боишься! Без обиняков – твоя работа!
Усмехнулся. Осторожно взял малыша, и едва Отвадович перешел в другие руки, немедленно намочил Сивому рубаху. Безрод скривился и недоуменно глянул сначала на верховного, потом на князя, а засмеялись все вместе. Брюнсдюр гремел так, что мальчишка, было уснувший, открыл глазенки.
– Не знаешь, что делать? Это тебе не меч баюкать! – грохотал Отвада, ставший от смеха малиновым. – Сам сосватал, сам отдувайся!
– Выглядишь донельзя глупо, – шепнул Безроду ворожец и улыбнулся в бороду. – И за мальчишку не бойся, он под надежной защитой, твоя мертвечина стекает с него как с гуся вода.
Сивый и сам загрохотал, чисто и оглушительно.
Расшибец перенял младенца очень бережно, поцеловал в лоб, и пока старший сын тетешкал младшего, Отвада подозрительно часто сглатывал. Затем втроем ушли на берег, вернее, ушли двое; третьего, плотно завернув, несли. Стюжень с Залевцом говорили о чем-то своем, а Безрод остался с Брюнсдюром.
– Я скрещивал меч со многими воителями, – бросил ангенн-дух. – Попробовал много крови, но таких, как ты, не встречал.
– Дураков мало, и каждый – на вес золота, – буркнул Сивый, усмехаясь. – Кругом все больше обычные люди.
– Каждого из нас ведет по жизни своя дорога, и лишь волею судеб объясняется теперешнее единение. Благодарю за возможность последний раз взять в руки меч.
– Странно выходит. – Безрод пожал плечами. – Позапрошлой зимой разошлись наши дорожки дальше некуда, а ты гляди, сошлись и бегут рядом.
– Знаю тебя так, как никто из людей. – Ангенн улыбнулся в бороду и выглянул из-под белесых бровей синими полуночными глазами. – Держал в кулаке твое сердце и читал по душе, как по письменам. Ты особенный. Как будто знал тебя с младых ногтей…
Брюнсдюр вздохнул, собираясь продолжить, да раздумал. Только губы поджал и подмигнул. Сивый было напрягся, как лучная тетива, и медленно выдохнул.
С первым лучом снялись. Не провожали, никто из дружины не знал. Один только князь махал походникам на берегу. В ночи отвез малыша назад, к матери, вернулся обратно, и всю ночь просидели тесным кругом в старом святилище, старый и молодой, человек и дух. Глядел Отвада вослед ладье и крепко сжимал зубы. Не все вернутся, но отчего светло на душе, будто солнечный луч огладил?
– Как жив-здоров? – Сивый присел у кормила.
Оттнир вздохнул. Гюста распирало, словно тесто под дрожжами.
– Слава богам, хорошо. Знаешь, а ведь Жичиха понесла!
– Не может быть! – усмехнулся Безрод. – Как же так получилось?
– Сам не понимаю, – рассмеялся Гюст. – До последнего люди не знали, слишком полнотела. Повитуха говорит, через два месяца ждать. Мальчишку напророчила. Понял, сват?
– Кругом я виноват. Говорят, Неслух близнецов с рук не отпускает, и тут без меня не обошлось.
– Сам-то когда?
