что-то говорил. Невысокий оттнир, что перед боем стыдил Верну, смотрел куда-то в сторону крепости, Безрод, пошатываясь, разворачивался к бывшей жене. Ну вот и все. Потянула из ножен меч, улыбнулась, крикнула:
– Ты готов?
Смотрел молча, кривился. Кажется, не слышал и не видел, грудь с правой стороны залило кровью, и оставалось догадываться, как велика рана, если кровь течет столь широко и обильно.
– Второй раз встаем друг против друга, и, наверное, последний.
Безрод не ответил, еле стоял и шатался. Облапил рукоять меча, что торчал вонзенный в землю, и потянул на себя.
– Ну же, подними меч! Вот и все! – крикнула, вздернула клинок над головой, закрыла глаза и ринулась вперед.
На этот раз повторения истории у Срединника не последует. У Безрода хватит сил на один-единственный удар! И вдруг, откуда ни возьмись, раздался топот копыт, со спины закричали, мощно обдало конским запахом, и меч, не встретив сопротивления, отведал плоти.
Кто-то вскрикнул, только вовсе не Безродовым голосом, рухнул под ноги, всхрапнула лошадь. Верна открыла глаза, увидела Сивого – стоит, качается, – а в ногах покоится… Тычок, и на спине старого егоза расплывается кровавое пятно. Много крови сегодня, слишком много. Лицо Безрода неуловимо изменилось, ледяное изваяние обрело взгляд, и тяжеленная ладонь выгнала дух вон из папкиной дочки…
Стюжень баюкал сына до тех пор, пока полуночник не отпустил дух Залевца. Бережно положил наземь, сложил руки на груди, закрыл глаза. Улыбнулся. Расшибец умер легко, дождался крепкого рукопожатия от «старшего брата», откинулся на спину и со счастливой улыбкой перестал быть. Дольше всех задержался на этом свете Брюнсдюр. Гюсту Стюжень крепко-накрепко запретил бросаться в схватку, несколько раз удержал за руку, и теперь кормщик, стоя на коленях, держал голову храброго воя на бедре.
– Нечасто простому смертному удается помереть дважды, – прохрипел оттнир. – Мне удалось. И тем более нечасто случается драться с такими противниками плечом к плечу со стоящими бойцами. Я счастлив!..
Безрод кивнул. Подступал озноб; начинало поколачивать зябкой дрожью; волнами, ровно ветер по заливному лугу, пронеслись по телу несколько судорог. Возвращается великий холод, к вечеру станет невыносимо.
– Я кое-что вспомнил… не знаю, ко времени ли. – Брюнсдюр хрипел, на каждое слово копил силы. – Крест… помнишь, крест в пещере… твоя мать…
Сивый кивнул.
– Карты… лед… кресты.
Гюст нахмурился, ворочая мыслями, наконец ругнулся вполголоса.
– На морских картах мы косым крестом обозначаем воды, где по морю ходят… – кормщик запнулся, – … корабли Исотуна. Громадные льдины…
– А ведь верно! Горные ледники володеи и понежен также метят на картах косыми крестами. – Подошедший ворожец оглядел всех по очереди. – По эту сторону моря лед обозначают тем же косым крестом. Эх, я, старая башка, мог бы и вспомнить!
Ворожцы слета распознали один в другом птицу своего полета и молча склонились над стариком.
– Как только успел? – Бабка с трудом держала голос «сухим». – Едва увидел побоище, вскочил на Востроуха и – лови ветер!
– Под самый меч сунулся. – Верховный щупал живчик на шее баламута. – Отчаюга. Тряпки! Живо!
Гюст кивнул, осторожно передоверил Брюнсдюра Сивому и рванул в крепость.
– Повезет, если жив останется, – скрипнула Ясна. С трудом держала слезы. – Уж так любил старый егоз Безрода, жить не мог! Не захотел отсиживаться в тепле и покое. Сначала Гарька, теперь вот он…
Говорила тряским голосом и глядела на Безрода. Сивый мрачно кивал: продолжай, бабка Ясна.
– Не выдержал, заставил ворожить, мол, из-под земли достань мне Безродушку. Избу на коленях облазил, двор по камешку просеял, а волос твой нашел! И вот поспел…
Скончался Брюнсдюр. И едва отлетел к небесам последний вздох ангенна полуночников, небо над полем брани потемнело, упал странный туман, и каждое слово зазвенело в молочно-белой дымке высоко и зычно, ровно клинок бьется о клинок. Догорал костер – схватка заняла всего ничего, но в эти мгновения канули десять душ. Безрода первый раз крупно сотрясло. Прибежал Гюст.
– Держишься, босота? – Стюжень тащил из мешка полосы льнины, Ясна, достав из седельной сумы травы, раскладывала неподалеку.
– Да, – хрипнул Безрод.
– Я девочку посмотрю. – Ворожея подсела к Верне. Послушала дыхание, оттянула веки, поджав губы, вздохнула. – Потряс ты ее. Ровно дубиной оглоушил! Глаза кровью нальются, синяками изойдут.
– Дадут боги, старик останется жить. – Верховный, закрыв рану полосами ткани, с помощью Гюста ловко перемотал Тычка. Шить все равно придется, только уже на заставе. – Рад, босяк? Что станешь делать?
– Что? – Сивый усмехнулся, опираясь на меч, встал, подошел ближе. – Убью.
– Кого? – не поняли Стюжень и Ясна. Подняли на Безрода глаза, полные тревоги.
– Если Тычок не выживет, убью дуру.
– Как убьешь?! – опешили старики.
– Не знаю, – холодно пожал плечами. – Сердце вырву.
Ворожцы мрачно переглянулись, Гюст поджал губы, Безрод, отвернувшись, медленно пошел в сторону крепости, шатаясь и спотыкаясь через шаг.
Раненых перенесли на заставу, Тычка на руках нес кормщик, Верну – Стюжень. Ясна вела в поводу лошадей. Первым делом верховный зашил Безрода – рана оледенеет, станет поздно, – и сидел тот на колоде у поленницы, окатывал двор невидящим, «прозрачным» взглядом и время от времени прикрывал глаза. Накрыли овчинной верховкой, и все равно зубы стучали, чувствовал – схватывается ледок.
В дружинной избе Тычка напоили отваром, сменили повязку, заштопали и развезли по шву травяную кашицу. Ясна, взяв Тычка за руку, зашептала наговор. Стюжень мешать не стал. Верну тошнило, кружилась голова. Она уже пришла в себя и требовала себе не меч, но меча. В грудь.
– Права бабка, сотряс тебя Сивый. – Усадив ее на лавку против окна, Стюжень заглядывал в глаза, показывал пальцы, требовал сосчитать. – Скажи спасибо, что не убил.
– Не для того сюда пришла, чтобы в живых оставаться, – буркнула, едва не падая. – Сильно я Тычка?
– От души.
– Выживет?
– Не знаю.
– Если не выкарабкается, жить не стану.
– Сивый тебя сам прикончит, – буркнул ворожец. Плохо или хорошо – знать должна.
– Почему не убил?
– У него спрашивай.
– А он жив?
– Да.
– Ты кто, старик?
– Мимо проходил, интересно стало.
– Ворожец?
– Да, ложись.
– Напои меня отравой покрепче.
– Спи.
За полдень ворожцы подошли к Безроду. Тот все так же сидел на колоде у поленницы под присмотром Гюста.
– Верховку долой.
Сивый еле открыл глаза. Немилосердно тряс озноб, кормщик по знаку Стюженя убрал верховку. Ясна
