руки человек.

Вот так история. Я никогда и не верил, что Мусина Руся - или как ее там? - в самом деле девица. Вот ведь как получилось: виртуальная девка кинула нас на реальные деньги. Я пытаюсь шутить, но Шаневич меня прерывает: Бен, замолчи. Может, кто-нибудь знает - кто эта Русина на самом деле?

На самом деле это мужик, думаю я. Может, еще обойдется, вступает Катя. Лучше бы, в самом деле, сидела, смотрела дизайн и молчала себе. Я говорю: Не мели ерунды, и она замолкает.

Недельки сливаются в месяц, месяцы - в годы. Обычные брючки сменила на джинсы, свитер связала другой, но это не важно: вульгарно и предсказуемо, как оно раньше и было. Чуть-чуть располнела, поменяла профессию: из программистки стала дизайнером. Одиннадцать лет как мы вместе, с третьего курса. Я все надеюсь уйти от нее, влюбиться в другую, в яркую девушку, с дорогим бельем, с кружевной резинкой чулка, в туфлях на платформе, в клешеных джинсах.

Не получается. Видать, не судьба.

Я иногда представляю такой Машу Русину - если, конечно, поверить, что это действительно тетка, а не мужик, как я уверен.

Шаневич уходит, а Глеб говорит: Вот почему Крутицкий сказал 'все это - детский сад'. Андрей отвечает: Тим еще доживет до своего дома в Лондоне. Детским садом здесь и не пахнет.

Мы выходим в гостиную. Я говорю: уж ради Нюры Степановны этот Крутицкий мог бы вложиться. Деньги, наверно, совсем не большие.

- А он правда запал на Нюру? - спрашивает Глеб, и Андрей объясняет: месяца два назад, Нюра только пришла к нам работать, была какая-то пьянка, Крутицкий тоже зашел, вероятно, случайно, но выпил, расслабился и остался. Ушел с Нюрой вместе, и с тех пор их регулярно встречают вдвоем. Что он нашел в ней - мне непонятно.

- Может, Эдипов комплекс? - говорит Катя.

Джинсы и свитер, джинсы и свитер. Эдипов комплекс и комплекс Электры. Нахваталась умных слов - и туда же. Лучше б молчала, вот ведь дурында.

Андрей говорит: Я думаю, ему типа по кайфу, что она никакая. Бабы, с которыми он по работе, небось, отрастили себе клыки по полметра, как барракуды…

Снежана смеется. Насколько я знаю ее, думает щас про вагину дентату. Клыки по полметра, бивни у мамонта, страшное дело. Она говорит:

- Я бы с Крутицким не стала. Он для меня слишком сладкий. Знаете, как он Нюру зовет? 'Моя мышка'.

Я говорю: Это круто - что еще можно сказать? Снежана сегодня одета в клешеные джинсы, цветную рубашку, туфли с платформой. Мне немного неловко, что они с Катей беседуют, словно подруги. Катя, по правде, все больше молчит - видимо, кончились мысли.

- Мышка - это пиздец, - возражает Снежана, - настоящая женщина должна быть немного la famme fatale.

Катя не знает, что это такое, Снежана ей объясняет, а заодно говорит: завтра у нее - день рожденья. Она сменит имидж - вполне радикально, после будет крутая тусовка, она уже позвала интересных ребят, всех нас приглашает.

Значит, придется пойти вместе с Катей. Джинсы и свитер - а я, как всегда, модно одетый, как научил петербургский троюродный брат: клеши, цветная рубашка, широкий ворот. Я выбрал - и не собираюсь меняться. Стиль - не жена, ему не изменишь.

15

Хитросплетенье московских переулков, Глеб и Снежана идут навстречу друг другу. Договорились встретиться в семь, Снежана прислала е-мэйл: Встретимся в 'Рози О'Грэдис', паб рядом с 'Библиотекой имени Ленина', клевое место.

Снежана думает: завтра мне исполнится двадцать два. Семь лет назад мы с Пашей не планировали жить так долго. Мы пили водку в подъездах, на детских площадках, на скамейках, в скверах, пели Джим Моррисон умер у тебя на глазах, а ты остался таким же, как был, целовались и занимались любовью как в последний раз. С тех пор я сменила два континента, три страны - если считать Россию новой страной, - разменяла третий десяток, а все равно осталась такой же, как была. Снежана заходит в 'Рози О'Грэдис', заказывает стакан 'Эвиана' со льдом, смотрит на часы, ждет Глеба.

Глеб идет от 'Кропоткинской', на задворках Пушкинского музея натыкается на матшколу, где училось множество его шапочных приятелей и несколько уехавших друзей. Примыкающая к школьному двору стена сплошь покрыта дифирамбами музыкальным группам и цитатами из песен. Некоторое время Глеб рассматривает их, почти забыв о Снежане. Среди восхвалений 'Гражданской Обороны' не видать старого лозунга 'Курянь - дрянь', древнего символа солидарности с его собственной школой.

В 'Рози О'Грэдис' душно и накурено; под плакатом с кружкой темного пива и надписью 'Guinness as usual' двое седых мужчин говорят по-английски, прихлебывая из кружек 'Гиннес' как обычно. Снежана ждет Глеба за маленьким столиком, бутылка 'Эвиана', два стакана: один - полный льда, другой пустой.

Двадцать два года, думает Снежана, пятнадцать мужчин, три женщины, не счесть сколько песен и фильмов, не вспомнить сколько водки и вина. Возьми мне бокал белого, говорит вместо приветствия. Глеб проталкивается к стойке, пытается докричаться до бармена. С Таней никогда не ходили в рестораны - не было денег, да и казалось, это не для таких, как они, это для богатых, для кооператоров, новых русских в малиновых пиджаках. А оказывается - есть в Москве и нормальные места. С бокалом вина и маленькой кружкой 'Гиннеса' он возвращается к Снежане.

-  Зачем тебе лед? - спрашивает он.

Снежана объясняет: в Америке все пьют воду со льдом. Первые полгода все просят just water, no ice, а потом привыкают, возвращаются в Европу и все время просят со льдом. Объясняет, а сама вспоминает бары, где пила воду со льдом, водку on the rocks, красное калифорнийское, вспоминает американских друзей и любовников. Ну, и вообще, я лед люблю. И снег.

- Потому и сюда приехала? - спрашивает Глеб.

- Нет, я просто люблю здесь. - И добавляет: - Это самая анархистская страна в мире.

В пятнадцать лет они были анархистами: рисовали букву 'А' в круге, пили водку в подъездах и скверах, пели под гитару 'Все идет по плану' и 'наша правда, наша вера, наше дело - Анархия'. А ты любишь анархию? спрашивает Глеб и Снежана отвечает двумя цитатами сразу:

- Я не верю в анархию. Просто все, что не анархия - то фашизм.

Смотрит заговорщицки. Глеб улыбается и кивает, как всегда, не понимая. Душно и накурено. Темный 'Гиннес' в маленькой кружке, белое вино в бокале, 'Эвиан' со льдом.

Снежана думает: на самом деле, помимо анархии и фашизма существует много разных других вещей, о которых трудно догадаться в пятнадцать лет. Сегодня она встретила в метро Костю, Пашиного приятеля, с которым они когда-то вместе пили водку в скверах, и он рассказал: Паша подсел на героин и совсем сторчался. Снежана хотела взять телефон, но потом струсила. Пусть ее первый мужчина останется в памяти молодым, отчаянным и безумным. Она бы хотела, чтобы он остался таким же, как был - но через десяток государственных границ и океан не поможешь бывшему любовнику. Даже если он твой первый мужчина и казался когда-то лучшим человеком на свете.

- Я люблю своих любовников, - говорит Снежана. - По-моему, они все были клевые. Я бы хотела, чтобы они все друг с другом познакомились и знали, что их связывает.

Хотел бы я познакомить Снежану с Таней? думает Глеб. Таня и Оксана виделись мельком и, похоже, не слишком приглянулись друг другу. Вряд ли Тане понравилась бы Снежана - но самому Глебу она с каждым днем нравится все больше. Каштановые волосы до плеч, серые глаза, почему-то грустные сегодня. Глеб накрывает ее руку своей. Снежана не отдергивает ладони, но и не подает виду, что заметила его жест.

- Знаешь, есть такая игра, - говорит она. - Посчитать, сколько рукопожатий отделяет тебя от какого-нибудь великого человека. Скажем, я знала парня, который однажды на парти познакомился с Ричардом Эйвори. Значит, от Тарантино меня отделяют три рукопожатия, ну, а от Умы Турман - четыре.

- А меня - пять, - говорит Глеб. Эту игру наверняка можно описать математической моделью теории графов, но, по счастью, он уже забыл все, что когда-то о теории графов знал: даже школьную задачу про кенигсбергские мосты вряд ли припомнит точно.

- Или меньше. Может, кто-то из твоих друзей сам знает Тарантино. Но я вот думаю, что можно играть в такую же игру про кто с кем спит. И тогда получится любовная сеть, которая весь мир окутывает, представляешь? Я думаю, наверняка были исследования. Ну, из-за СПИДа и всего прочего.

- Ага, - говорит Глеб, отхлебывая 'Гиннес'. - Сложная такая структура. У любовников же могут быть общие любовницы.

- Более того, - прибавляет Снежана, - любовницы тоже могут быть любовницами между собой. О бисексуалах почему-то всегда забывают.

Глеб забывает о бисексуалах, потому что сам никогда не стал бы спать с мужчиной. Он не имеет ничего против голубых, более того, он их политкорректно защищает, но не может представить себя в постели с мужчиной.

- А ты спишь с девушками? - спрашивает он.

Снежана надувает губки.

- Мне кажется, - говорит она, - вопрос имеет смысл, если за ним стоит реальное предложение. То есть, если бы ты был девушкой. А поскольку ты не девушка - замнем. Важно другое: эта сеть любовников, она как ARPANet.

Глеб переспрашивает, и Снежана объясняет: ARPANet - сеть, которую сделали американские военные, еще в шестидесятых, прообраз Интернета, устроенная так, что связность сохранится, даже если разбомбить часть компьютеров. Компьютерная сеть без единого центра.

'Гиннес' на вкус не похож на обычное пиво, и Глебу нравится. Ему вообще нравится здесь: нравится дым и духота, нравится английская речь, нравится, что все доброжелательны и улыбчивы, нравится Снежана, которая сидит напротив, пьет белое вино. Лед растворяется в 'эвиане', Глеб

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×