развелся.
Интересно, помнит ли она Марину Царёву? Они не были подругами, но четырем девочкам в классе волей-неволей приходилось общаться. Узнала бы она Марину при встрече, спустя столько лет? Он - не узнал, как чуть позже Глеб не узнал его самого. Ну, Глеб за летние каникулы умудрялся забыть друзей, чего уж удивляться теперь, когда видятся раз в год, - но в себе Емеля был уверен. Спроси кто, сказал бы - узнает Марину с первого взгляда. Часто вспоминал ее эти годы, единственную девочку из класса, что как сквозь землю провалилась после выпускного. Полгода не решался звонить, а позвонив, услышал: переехала и не оставила телефона. Почему-то думал: она давно в Америке, заодно с Оксаной и многими другими, кто с ним учился в 'керосинке', а может - где-то в бизнесе, как Ирка, Абрамов, он сам. Меньше всего ожидал увидеть в окошке банка, куда протянул карточку и паспорт. В ожидании авторизации рассматривал знакомый плакат про степени защиты долларовой купюры, и только услышав неуверенное Емеля? поднял глаза.
Даже тогда он ее не узнал. Лицо, волосы, голос - все изменилось, разве что глаза те же - но раньше он никогда не видел их так близко.
- Ты меня не помнишь? - спросила она. - Я - Марина Царёва.
Конечно, он помнил. Ирка была с Абрамовым в очередном подмосковном пансионате, Емеля посадил Марину в свою 'тойоту'. Разноцветные блики неоновой рекламы плясали на фасадах соседних домов. В супермаркете взяли 'Бифитер', две бутылки швепсовского тоника, сейчас все пьют джин-тоник, ты разве не в курсе?
Открывая дверь, почувствовал предательскую дрожь в глубине живота, чуть ниже пупка: впервые приводит домой женщину, когда Ирка в отъезде. Сидели на кухне, он разливал джин по стаканам. Марина почти не пила, почти не говорила, и Емеле пришлось за двоих, шаг за шагом восстанавливать прошедшие годы: институт, роман с Иркой, бизнес с Абрамовым. Пил стакан за стаканом, почти не пьянея, пытаясь понять, что случилось, - как могла Марина так измениться, куда делась юная девушка, первая красавица 10 'Г' класса, из-за которой Лешка Чаковский и Валерка Вольфсон дрались у гаражей позади школы. Емеля всегда знал: эта девушка - не для него, и чувство это исчезало медленней, чем падал уровень 'бифитера' в бутылке. Поднялась и сказала мне пора, помог поймать машину, остаться не предложил - побоялся: откажет.
Ни Ирке, ни Абрамову не рассказал об этой встрече, ни о ней, ни о новых свиданиях. Лишь Оксане, на две недели прилетевшей из Штатов, сказал, мол, встретил Марину, а Оксана даже не спросила, как у нее дела.
И вот Емеля стоит, разглядывая замороженные овощи, думает, как тяжело после каждого возвращения Ирки заходить с ней вместе в супермаркет, вспоминать, как был здесь с Мариной. Кидает в сетку мексиканскую смесь, потом туда же - джин и тоник, словно еще надеется дозвониться до Марины.
Домашний не отвечал, Емеля даже позвонил ей на работу, но только набрал номер - вошла Светка с какой-то платежкой, трусливо повесил трубку. Вечером перезвонил из дома, но Марина уже ушла.
Все шло наперекосяк. Он отлично помнит: за день до отъезда Абрамова на счету было десять тысяч баксов - хватило бы заплатить хотя бы части сотрудников. Но когда Светка поехала в банк, выяснилось: Виктор накануне снял все деньги. Это уже ни в какие ворота, и Емеля три дня в праведном гневе названивает Абрамову на сотовый, готовясь к объяснениям. Рожа, мол, не треснет, Виктор Николаевич, развлекаться с моей женой на деньги фирмы, а мне же отдуваться? Впрочем, злость мало- помалу проходит - и к тому же не сегодня-завтра должен прийти очередной транш по одному договору, который Абрамов вот уже полгода мутит с Крутицким.
Емеля ставит овощи в микроволновку, и только тут замечает мигающий огонек автоответчика. Звонила Светка Лунева, и с первых слов Емеля понимает: что-то не так. Плохо слышно, он с трудом разбирает слова. Похоже, с договором какие-то проблемы, надо срочно связаться с кем-то из партнеров. Сделать это может только Абрамов, и Емеля снова набирает номер сотового, снова слышит механический голос абонент временно недоступен.
В самой глубине его существа зарождается новое, почти незнакомое чувство. Глубоко спрятанное, оно с каждой минутой поднимается выше, словно пузырь гнилого воздуха со дна темного подмосковного болота. Такое непривычное, что Емеля не сразу понимает, что за судорога сводит внутренности.
Под раздражением, ревностью и злостью огромным шуршащим цветком распускается страх.
4
Сколько ангелов уместится на конце иглы? Можно ли их сосчитать? И если нет, следует ли предположить, что средневековые схоласты задолго до Кантора догадались о существовании несчетных множеств?
Сколько человек может жить в одной квартире? А сколько - жить и работать? Может ли Глеб Аникеев запомнить все имена и лица, голоса и манеру одеваться, сетевые ники, то есть прозвища, е-мэйлы, то есть электронные адреса, домашние телефоны, если у них есть другой дом, кроме общего дома с общим адресом Хрустальный проезд, пять, двадцать четыре?
Один за другим, чтобы не забыть: Илья Шаневич, большой, рыжеволосый, в вечно расстегнутой рубашке. Хозяин квартиры, владелец издательства 'ШАН', названного, похоже, в его честь, издатель журнала, где Глеб работает верстальщиком. Андрей, флегматичный, непредсказуемый, доброжелательный, главный редактор журнала, у которого даже нет названия. Бен, улыбчивый, в рубашке с большим воротником, в клешах, диско в наушниках - программист, отвечает за работу местной локальной сети и прочие технические вопросы. Ося, фланелевая рубашка, взлохмаченная борода, анархо-сатанизм, взмах руки, словно отгоняет муху. Что он делает в Хрустальном, Глеб не понимает. Нюра Степановна, секретарша Шаневича, пучок на голове, сигарета в углу рта, лиловая помада. Постаревшая героиня Эльдара Рязанова, случайно попавшая в мир аутичных программистов и безалаберных бизнесменов. И, наконец, Снежана: короткие маечки, громкий голос, большие серые глаза, манеры Таниных подруг.
А кроме того - Арсен в ермолке, какие-то люди в деловых костюмах, проходящие мимо Нюры Степановны в кабинет Шаневича, черные музыканты, девочки-группи, лидер группы 'Мароккасты' Муфаса, антрацитово-черный, с растаманским дредом, с легким акцентом, с громовым, под стать Шаневичу, голосом.
Андрей рассказал, как Муфаса первый раз появился в Хрустальном. Двери никогда не закрывались, вот он и вошел, спросил Илью. Ему сказали, что Ильи нет, он остался ждать. Посидели, покурили ганджа, через три часа пришел Шаневич, оказалось: Муфаса ошибся домом, искал другого Илью. Но к этому моменту уже выяснилось: Муфаса не просто так, а лидер 'Мароккастов', московской команды негров-пидоров.
- В каком смысле - пидоров? - немного обиженно спросил Глеб, гордившийся отсутствием гомофобии.
- В смысле - голубых, - ответил Андрей. - Черных голубых. Шаневич хочет 'Мароккастам' и 'АукцЫону' сделать совместный концерт, сегодня вечером пойдем их слушать в 'Пропаганду'.
- А Шаневич и концертами занимается?
- Мы тут всем занимаемся.
Что такое 'Пропаганда'? Это типа новое место, объяснил Андрей. Его те же люди сделали, что держат 'Кризис жанра'. Глеб кивает - как обычно, когда не понимает, о чем речь. На ВМиК это здорово помогало сдавать экзамены.
Сколько человек может влезть в одну 'мазду', если Шаневич сядет за руль, Снежана заберется на переднее сидение, а все остальные втиснутся сзади? Они не ангелы, их нетрудно сосчитать: шесть человек. Шаневич, Снежана, Бен, Глеб, Андрей и Нюра Степановна.
А менты не повяжут? спрашивает Глеб. Разве что внутренние, отвечает Снежана, потому что она уже прочитала 'Чапаева и Пустоту' и знает все про внутреннюю Монголию и внутренних ментов. Зачем я с ними еду? думает Глеб. Впрочем, понятно зачем: иначе придется вернуться домой и лечь на диван. Полустертый узор обоев параллельным переносом размножается даже там, куда не проникает взгляд, телевизор манит бессмысленным сериалом. Что угодно лучше такой жизни, уговаривает себя Глеб и слушает, как Бен, счастливо улыбаясь, рассказывает охуенную историю, как Гоша Штейн едва не сел.
- Ехал в говно пьяный на своем 'саабе', тормознули, он, как обычно, стольник баксов менту, не глядя. А ему - выйти из машины, руки на капот, спецотряд по борьбе с коррупцией в ГАИ. Тащат в отделение, берут в коробочку, протокол…
- И он подписал? - спрашивает Шаневич.
- А куда бы он делся? Пять здоровых мужиков, руки заломали… Любой бы подписал.
- Я бы нет, - уверенно сказал Шаневич. - Но я бы и денег не давал.
Любой бы подписал. Много лет назад Глеб, Абрамов и Вольфсон обсуждали, сломаются ли они под пытками в КГБ. Главное, сказал Вольфсон, не попадаться. Кажется, Чака с ними в тот раз не было. Точно - не было.
Они любили рассуждать про пытки. Глеб как-то приволок в школу один латиноамериканский роман - про пятерых зеков в камере. Сидят, рассказывают, кто за что сел, кого как пытали. Читая, все примеривал на себя - а ты бы выдержал? Слава богу, отвечать на этот вопрос никому из них так и не пришлось. Даже тем, кто раскололся.
- Потом все было очень круто. Пять кусков грина - и все дела. Уж я не знаю, сколько адвокат взял себе, сколько до судьи донес, но Штейн под его диктовку написал прекрасную объяснительную: 'Подавая документы, я достал из паспорта какие-то бумажки, и, не обратив внимания, что среди них была купюра в сто долларов США, дал ее подержать стоящему рядом сотруднику милиции. В этот момент меня вытащили из машины и предъявили обвинение в даче взятки'. Круто, правда?
- Ну, знаешь, - говорит Снежана. - Может, для Штейна пять штук - не очень большие деньги.
- У него понтов типа больше, чем денег, - отвечает Шаневич.
- Кто такой этот
