— Очень даже не все равно! Уж не станешь ли ты мне говорить, дружок, что эти три женщины умерли от старости?
— Солдаты говорят, потравились насмерть.
— Они скажут, только уши развешивай! — Человечек вытащил табакерку и принялся с силой забивать ноздрю. — Апчхи! Хорошо от заразы! Будто я не знаю, что в камерах делается! Опять мор, по науке сказать эпидемия? Какую я хворь на себя налеплю, покуда буду с их волосьями работать, а? Мне такой матерьял не надобен!
— Да ты глянь только каков волос! Тонкий, густой, да клиентки у тебя такие парики с руками оторвут!
За спиною плюгавца возникла вдруг Диана, подхватила одною рукой высвобожденную платиновую волну, а другою безжалостно ткнула в нее огонь. Ах, нет, то не наяву, просто сделалося понятно, зачем ей так поступить.
— Да, густой… С каждой головы по парику б вышло, а то вить возни подбирать по цвету не оберешься. Только здоровье мне дороже, дружок, в мои-то годы оно любых денег дороже. Э, нет, я калач тертый, за заразу денежки выкладывать не стану. В другой раз и беспокоить меня не стоит. Мне подавай добротный матерьял. Чтоб голова была срублена со здоровой женщины. Живые-то женщины за светлые волосы много просят теперь.
— И справедливо. Какая красота в стриженой бабе? Она за эти деньги немало отдает. — Невидимый разговорщик вздохнул. — Так не станешь волоса брать?
— Даже не уговаривай!
Вновь сделалось тихо. Неподвижные глаза Нелли глядели в неподвижный каменный потолок. Потом что-то нетяжелое взметнулось над лицом и сделалось темно.
В этой темноте сознание то меркло, то разгоралось словно огонек на ветру, и когда оно прояснялось, Нелли молила Бога, чтобы оно угасло вновь. Слишком уж страшные мысли кружили во мраке. Не было времени расспросить Катьку, но все ль она предусмотрела? Пусть тела их выносят из тюрьмы, но что, если закопают живьем в землю? Пусть члены обретут вновь гибкость, удастся ли победить сырую земельную тяжесть? Как страшно будет рваться наружу без дыхания, в слепоте, среди червей!.. Господи, как страшно! Нельзя бояться, нельзя! Страх убивает разум. Я не умру, но убью.
Шумы и шорохи, стук шагов, движенье наподобие движенья лодки — все было без зрения слишком невнятно. Елена смотрела перед собою скованными глазами, тихонько точившими слезы. Верно, лицо ее закрыто мешковиной, тьма, коли приглядеться, мелко пронизана точечками света. Будто шахматная доска лилипутов — темная точка в рамке четырех светлых, светлая в рамке четырех темных. Никогда не разглядывала она так близко фактуры ткани. Э, да разум-то проясняется! Но что сие, помнилось ей, либо веки чуть дрогнули?! Да, пятнышки света и тьмы сменились полной тьмой, объявились вновь! Нет, пальцы еще недвижимы, дыхания нет… Но как же замечательно вновь закрывать и подымать веки! Нелли развеселилась вдруг: коли услышу, что хотят закапывать в землю, а шевелиться уж смогу, так притворюсь ожившим мертвецом и напугаю их до полусмерти! Знаем мы этих, матерьялистов! В Бога не верят, а в черную кошку еще как!
В кончиках перстов защипало, словно муравьи накусали. Нет, еще не шевелятся.
— Да где этот паршивый дом? — Совсем близкий голос, хриплый голос выпивохи, вдруг ворвался в темноту. — Ищем-ищем, вечереет уже!
— Э, Пуле, давай торопиться! — Второй голос был скрипучим и высоким. -
Тут такой квартал, что лучше не плутать ввечеру!
— Ладно каркать, вон, вывеска башмачника, медный сапог, а рядышком колодец с воротом. Приехали, стало быть! Эгей, есть кто живой?!
— Мертвых везешь, а спрашиваешь живых, дурачина? — отозвался на удары кулаками по доскам двери голос женщины.
— Пошути мне… Ты, что ли, тетка Керамбрен?
— Стало быть я.
— Стало быть с тебя должок. Коли хочешь, конечно, своих похоронить.
— Да тех ли ты мне привез, ну как перепутал?
Мешковина слетела вдруг с лица, открыв небо, похожее на реку, струящуюся в крышах-берегах узкой улочки.
— Да кто ж из них, тетка, тебе сродни? — подозрительно проговорил хриплый голос, так и оставшийся голосом, поскольку человек стоял вне поля неподвижного зрения Елены. — Все три разные, ну уж больно разные!
— Окоротись, парень! — В голосе женщины прозвучало презрение. — На два стула сел! Сам жулишь, не тебе ловить! Ладно, их я и ждала, а до прочего тебе дела нет. Вот деньги твои, как было договорено, не ассигнаты, а хорошие деньги. Сгружайте да несите в дом!
Кто-то ухватился за ноги, меж тем, как востролицый человечишко в синей блузе и красном колпаке, склонившись над Еленой, поднял ее за плечи.
— Ой, Пуле, куманек! — испуганно воскликнул он. — Покойница-то вроде как теплая! Не жива ль, чего доброго, это, слышь, вовсе иное дело, чем на мертвецах грош сшибить! На такое я не соглашался!
— Дурень ты, кум! Живое бы тело прогнулось теперь, а это деревяшка деревяшкою!
— Тож странно, куманек, ты не помнишь часом, когда они померли-то?
— Одни сутки почти миновали, а чего?
— Да ладно бы телу быть оцепенелым через сутки? А, Пуле?
— Тьфу, наскучил! — Над головой плыл теперь низкий потолок, белый в темным поперечных балках. — Доктор я тебе, что ль, знать, когда какому покойнику цепенеть надобно? Одно я знаю, живые, небось, не цепенеют, а на прочее наплевать!
— И то твоя правда!
Потолок остановился и сделался выше. Между тем щипало уже не только персты, но уши, шею, икры ног.
— Давайте, несите другую, как бы, не ровен час, не приметил кто!
— Ни тебе, ни нам такого не надо.
Сердце стучало мучительно и тяжко, но как не приметила она, когда биение его возобновилось?
— Убрались, слава Богу!
Прорезавший грудь вздох был вострее ножа, Елена не сумела удержать стона.
— Ох, пронесли черти ворованный узел! — Женщина всплеснула руками, наклоняясь над Еленой. Немолодое лицо ее в сером чепце казалось смугло, или то играл полумрак? — Еще б немного и дело раскрылось! Шевелись, небось, сейчас тело быстро оттает. Экая ж ты злая жить, милая, а вить не скажешь нипочем! Хлипкая да прозрачная, а вперед подруг оклемалась!
— Ну уж и вперед! — Весело прозвучал голос Кати, еще чуть тусклый, но исполненный бодрости.
Нелли с трудом приподнялася на локте с каменного полу, прямо на который ее и опустили подкупленные сторожа. Катя уже стояла на коленях, силясь встать на ноги. Параша лежала недвижимо.
— А с волосьями-то обошлось, а? Нето б ходить вам обеим с голыми головами!
— А почему нам, не тебе?
— Бабы на рынке говорили, им только светлые волоса нужны, в моде у них парики белокурые, как у волков овечьи шкуры!
— Катька, так ты знала про волоса?!
— Вестимо, знала! Чего раньше времени-то огорчать?
— Ну, уж этого я тебе по гроб жизни не забуду, — Нелли расхохоталась, хотя от смеха больно ломило в ребрах.
ГЛАВА XIII
