сообщил мне Тошка. – Еще решат, что на воре шапка горит, да и прицепятся.
–?Тебе-то адвокат для какой надобности? Будто ты здесь при чем… – отмахнулся я от Антона. Но тут же вспомнил любопытный факт и спросил: – А что такое с Юрасиком?
–?А что такое с Юрасиком? – в три голоса ответило мне эхо.
–?Не знаю, думал, вам виднее. Только он промчался мимо меня, как возбужденный носорог в погоне за туристом, и при этом стенал на манер ветхозаветного Иова.
–?Ему позвонили на трубку, и Юрасик отошел. Чтоб мы не подслушали, – ехидно заметила Олеська. (Тоже замечание в ее духе, в глаза чуть ли не мед льет, а за глаза дерьма поддает.)
–?Наверное, у Талдыкина что-то дома стряслось. Может, ребенок заболел, – предположил Ливадин. – Вот он и кинулся в номер, звонить и отдавать распоряжения. Он, кажется, души не чает в своих детях.
И все трое принялись обсуждать искренность отцовских чувств Юрасика. А я, к стыду своему, заснул. Вот так сразу, даже не крепился, не уговаривал себя не сдаваться, а задрых, будто ленивый кот на заборе, в один миг, столь тяжко меня разморило.
Проснулся я, когда солнце уже клонилось к западному горизонту. Кто-то заботливо прикрыл меня махровым полотенцем от возможных ожогов и на голову натянул бейсбольную кепку. Кругом на матрасах было совершенно пусто, видимо, все наши давным-давно ушли с пляжа, меня же решили не будить. А может, не смогли растолкать. Но и за то спасибо, я выспался на славу и вроде бы совсем протрезвел. Одно было плохо – я, кажется, проспал царство небесное, то есть не достиг цели и не разговорил Наташу. Впрочем, я мог еще поправить дело. Правда, открывшаяся мне в «Булгари», или видимость этой правды, жгла меня огнем, и я знал, что все равно сейчас отправлюсь искать Наташу и постараюсь выманить ее на простор для интимной беседы.
Я поднялся на третий этаж. План мой не заключал в себе особенной хитрости. Просто постучать в дверь и спросить, не желает ли кто из Ливадиных немного со мной погулять. Болящему с похмелья человеку отказать вообще трудно, а тем более людям сердобольным и старым друзьям. Конечно, Тошка перед ужином никуда идти не захочет, а Наташа, вообще от природы очень подвижная и легкая на подъем, может, и согласится.
На этаже, однако, меня застала, что называется, «картина Репина маслом». Или как сказали бы в древнем Риме, ситуация avibus adversis, с дурными предзнаменованиями. От лифтового холла, который в нашем отеле делит этаж ровно надвое, как известно, я должен был бы свернуть направо, чтобы попасть в крыло к Ливадиным. Но некоторый шум и отрывистые фразы на русском языке заставили меня заглянуть в левый коридор. Так и есть. И Тошка, и Наташа, и даже Олеська небольшой кучкой сгруппировались возле двери номера Талдыкина. Они не ругались, вовсе нет. Кажется, только желали попасть внутрь и призывали Юрасика открыть. Причем призывы эти, как мне померещилось, носили скорее мягко-просительный характер, чем требовательно-угрожающий.
–?Что у вас тут стряслось? – спросил я довольно легкомысленным тоном, как это и позволительно любой человеческой особи с великого перепою.
–?Ожил, молодец! – поприветствовал меня Тошка и тут же, проигнорировав мой вопрос, стукнул кулаком по дверной филенке: – Юрий Петрович! Не дури! Открой!
–?А пошли вы!.. – донесся из-за двери отчаянный выкрик, против обыкновения содержащий только одно матерное слово.
–?Юрий Петрович! Ну хочешь, посидим вдвоем, как мужик с мужиком, а? Я тебе виски хорошее принес и шоколад на закуску? – Ливадин врал напропалую, в руках у него не было ни бутылки, ни еды, но, видно, обстоятельства дела представлялись критичными.
–?Не выходит! И все тут! – пояснила мне Олеська и в испуге развела руками.
Как бы я ни относился к Крапивницкой, но в данный момент ей посочувствовал. И без того на Олеськину голову свалилось немало, а тут еще неизвестная неприятность. С Юрасиком, коего она добровольно вызвалась опекать.
–?А что все же случилось? – спросил я Крапивницкую, раз уж она выразила готовность общаться. – Вы поссорились?
–?Что ты! Я по-соседски хотела зайти. Ты же сам сказал, что Юрасик сам не свой. И вот, зашла! А он меня за шиворот и выставил вон! И давай орать. Что всех поубивает, если к нему еще сунутся. И запер дверь на ключ. А я испугалась, – поведала мне Олеся и собралась пустить слезу.
–?Леся к нам прибежала. И рассказала. И мы поняли, что с Юрием Петровичем случилась беда, – коротко, глядя в сторону, пояснила мне Наташа. – Вот уже полчаса стучим, уговариваем. Сначала он молчал, теперь хоть матерится, и то слава богу! Но все равно никого не хочет видеть и не открывает. Мы уже просились и все вместе, и поодиночке.
–?Так уж и никого? – вдруг спросил я, не совладав с собой. Ну и пусть. Она была виновата первая, когда почувствовала и отвела глаза, и стала смотреть мимо меня. А значит, ее смущение передо мной позволило мне стать ее судьей. – Даже тебя? Это странно.
Слова мои прозвучали не вызывающе, куда там! А намного хуже. Угроза и обвинение во всех грехах, мое страдание от того, что я знаю, тихий вопль палача – вот как это было.
–?Даже меня, – ответила она. И согласилась. (Я бы прибил ее тотчас, если бы мог поднять на нее руку.)
–?Мне надо поговорить с тобой! – потребовал я. – Сейчас же!
–?Хорошо, – опять согласилась она. Но никто из нас не тронулся с места.
Мы все еще стояли перед дверью, и Тошка продолжал колотить в нее редкими равномерными ударами, чтобы не злить чересчур Юрасика. И Крапивницкая металась взглядом туда-сюда, не зная, прислушиваться ли к нам с Наташей из любопытства, или помогать увещевать Талдыкина.
–?Не хочешь со мной, давай на троих сообразим! – предлагал через дверь Тошка. Он, кажется, напрочь позабыл про свою органическую несовместимость с Талдыкиным, сейчас главное для Антона была – мужская солидарность в несчастье. – Вот и Леха, то есть, Алексей Львович пришел. Ему тоже с похмелья плохо. Может, откроешь?
Ливадин выразительно просигналил мне обоими глазами, мол, не молчи, подтверди мысль.
–?В самом деле, Юрий Петрович. Я с похмелья и все такое. Мне стоять тяжело. Ты впусти, – обратился я к запертой двери, в надежде на сострадание ко мне Талдыкина, как коллеги-выпивохи. Хотя при одной мысли, что мне придется пить спиртное, я чуть не сблевал на ковер.
–?Лексей Львович! – вдруг раздался из-за двери вполне человеческий голос, даже без матюков (очень жалобный голос, я бы сказал). – И ты здесь? Мне очень нужно с тобой поговорить, только сейчас я не могу!
–?Хорошо, поговорим, когда сможешь, Юрий Петрович! Только, чур! В ванной не топиться, в розетку пальцы не совать, вены не резать. Обещаешь? – Я наугад перечислил пришедшие мне в голову способы суицида, так, на всякий случай. Хотя именно граждане, подобные жизнелюбу Юрасику, никогда не станут творить над собой насилия, но чем черт не шутит. Тем более, я не знал, что же все-таки стряслось.
–?Будь спокоен! – как-то зловеще прозвучало с той стороны. – А сейчас скажи всем, чтоб проваливали отсюда, или я не ручаюсь…!
Мы и провалили, несолоно хлебавши. По пути в номер к Ливадиным обсуждали на все лады, какая такая жуткая беда могла разразиться над нашим Талдыкиным, ничего не надумали, но всем было тревожно. Мы и сами не заметили, как стали говорить «наш Талдыкин» или «наш Юрасик», это вдруг сделалось естественным. И я подумал, что вовсе не шутят мудрые люди, когда говорят – общие несчастья сближают даже противоположности. В обычных обстоятельствах мы отдохнули бы на Мадейре и после расстались бы без сожалений, как случайные люди. И все, наверное, пошли бы своей дорогой. Мы в одну сторону, Юрасик – в другую, а девушка Вика – в третью. И может, изредка Никита сообщал бы нам: «А помните Талдыкина? Так вот он…» И мы бы слушали и припоминали, но без большого интереса.
Теперь все было иначе. И само возвращение в Москву казалось нам столь далеким и призрачным, что никто не жил уже родными столичными категориями, не строил планы и не сетовал на промедление. Наш путь пересекли два трупа, и оба лежали неотмщенные, и в их незримом присутствии невозможно было говорить о мирских делах. Мы словно переселились незаметно в иную жизнь, в параллельный мир, который был отделен от нашего не только тысячами километров, но и миллионами лет. И прежний круг
