Запахло сладковатым дымом горящей хвои. Сквозь поредевший лес уже был виден весь участок тайги, предназначенный к вырубке.
Сегодня начинали новый участок. Десятник уже расставил лесорубов по делянкам. Пылали костры, зажженные лесорубами на своих делянках. Оглушительно трещала горящая хвоя, выбрасывая в светлеющее небо золотые искры.
Но работать еще не начинали.
Тарас Ковылкин, таежный чемпион лучковой пилы, еще ничего не знал о рекорде Мартыненко. Он горячими своими глазами смотрел на костер. Кубанка с голубым верхом надвинута на самые брови. Он курил, сплевывая в огонь, стараясь не замечать своего соперника, Гоги Бригвадзе.
Тот сидел так же молча и равнодушно плевал в костер, показывая, что ему вообще наплевать на все: и на Тараса с его рекордами, и на тайгу, и на славу чемпиона. Его черная кубанка с широким красным верхом также надвинута на брови, густые, черные, сросшиеся на переносице, так что казалось: у него одна бровь, развернутая как орлиные крылья.
Тарас бросил в костер окурок и, сдвинув кубанку на затылок, не спеша поднялся, скинул ватник на ствол сваленной сосны и взял лучковую пилу. Лучки у него особенные. Инструментальщик специально для него спаял полотна, удлинив их в полтора раза, на полный размах руки. Обычный лучок не соответствовал его широкой натуре.
Его подсобник Юрок Павлушин, остроглазый парнишка, утопая в снегу, перекатывался от сосны к сосне. Орудуя лопатой, он разбрасывал снег, обнажая стволы до самого корня.
— Самое время, — вздохнул Леша, пробираясь со своим щитом на видное место — к старой сосне, белая засечка на которой означала границу участка.
Крутилин вынул из кармана гвозди и молоток. По тихой тайге простучали дробные удары. Лесорубы, сохраняя равнодушный вид, не спеша собирались к старой сосне как бы для того, чтобы посмотреть, кто это стучит в тайге в предрассветный час. Вообще все обошлось как будто спокойно. Несколько скептических замечаний вроде того, что «знаем мы эти рекорды, лесок подобрали тот», в счет не идут. Но Леша видел: идет Гоги Бригвадзе, играя орлиными крыльями бровей, с презрением попирая землю. Перед ним расступились.
Он надвинулся на Лешу. Губы его побелели, словно тронул их мороз, он жарко выдохнул:
— Сними!
— Снимай сам.
— Говорю, сними! Не играй на нервах.
Тарас Ковылкин тоже подошел не спеша. Легонько двинул плечом, оттирая Бригвадзе, словно для того, чтоб лучше увидать плакат.
— Пускай висит, Гоги, — угрожающе произнес он и, обернувшись к лесорубам, негромко приказал: — Все видели? Давай по местам! Гоги, пусть это висит. С Мартыненкой у нас личный разговор будет. По местам, ребята.
— Да, — сказал Юрок Павлушин, угрожающе суживая детские свои глаза, — мы еще поговорим.
Никто не тронулся с места, здесь был начальник, и все думали, что он приехал агитировать по поводу победы соседнего лесоучастка.
— Товарищ начальник, — сказал Гоги, — не надо слов. Мы все это понимаем без агитации. Тарас держал первенство по лесхозу, я был вторым. Теперь нас… — он сделал выразительный жест рукой, показывая, как их с Тарасом сбросили с первых мест.
— А вообще интересуемся насчет войны.
Виталий Осипович сказал, что о положении на фронтах он может доложить только вечером, после работы, а все, что нужно было сказать, сказано вчера на совещании. Сейчас надо работать.
— Дай-ка мне, товарищ Ковылкин, лучок, посмотрю, не забыл ли я, как это получается.
Тарас отвел Корнева на соседнюю делянку, дал инструмент. Подбежал Леша, размахивая лопатой.
— Товарищ начальник, давайте на пару.
— Давай, Леша.
Тарас со своей делянки наблюдал за работой Корнева. Наметанным солдатским глазом он определил хорошего командира, но лес валить — это не командовать. Он с недоверием поглядел на соседнюю делянку, но сразу же понял, что начальник шутить не любит.
Начиная валку на новой делянке, надо прежде всего вырубить подсад — мелкие сосенки и елочки, положив их поперек делянки. Если этого не сделать, то сваленные хлысты в стремительном падении своем уйдут под снег, поди потом добывай их из метровых сугробов.
Нет, технорук валит правильно. Вот он подошел к столетней сосне, которую уже подготовил для него Леша, и начал пилить. Пилит хорошо. «Ничего, упарится», — подумал Тарас и полез по снегу к ближайшему дереву. Занятый работой, он не видел, как упала сосна, сваленная Корневым, но, когда кончил пилить, поднялся и глянул на соседнюю делянку — там было так, как и должно быть. Красный ствол сосны лежал на снегу, примятом ее падением, а Корнев подрубал другую.
— Бойся! — крикнул Тарас и толкнул плечом сосну. Она пошла сначала медленно, словно раздумывая, упасть ей или постоять еще. Но вот все стремительнее ее падение. Со свистом рассекая воздух, заламывая искривленные ветви, огромная сосна с шумом свалилась в снег, подняв тучи снеговой пыли.
Разгорался таежный день. Косые лучи невысокого солнца, прорываясь сквозь редкие вершины сосен, зажигали оранжевые теплые пятна на стволах, рассыпаясь по снежным сугробам мерцающими искрами. Костры цвели на снегу, как огромные оранжевые маки. Дым костров неторопливо проплывал меж сосен. Казалось, бродят по тайге седые чудовища, цепляясь косматыми гривами за причудливо искривленные сучья, встают на задние лапы и тянутся, тянутся к поголубевшему небу.
С шумом падали сосны. Слышался свист ветвей в морозном воздухе, глухое падение сосны, треск ломающихся веток и разноголосые крики лесорубов, предупреждающих об опасности.
— Поберегись!
— Бойся!
Лесорубы врезались в тайгу неровным, искривленным фронтом. К обеду участок, если на него посмотреть сверху, стал похож на гигантскую диаграмму, какие вычерчивал Леша на доске показателей. Каждый шел по своей делянке, некоторые углубились в тайгу, обогнав соседей.
Тарасова делянка на этой таежной диаграмме вклинивалась в тайгу дальше всех. Его голубая кубанка мелькала между сосен.
Вначале Корневу казалось, что они с Тарасом идут ровно, но это только казалось.
Тарас знал дело. Он валил с той методичностью и видимой неторопливостью, какие присущи опытным лесорубам. Чуть прихрамывая на левую ногу, он шел к сосне и через несколько минут аккуратно клал ее немного наискось, на прежде сваленный ствол, на него он валил другое дерево, третье…
Потом начинал раскряжевывать, распиливать хлыст на бревна требуемой длины. Юрок оттаскивал сучья, укладывал их в костер. Его лукавые мальчишеские глаза потемнели под старенькой ушанкой, запорошенной снегом. Лицо пылало от напряжения, когда он тащил за собой тяжелые лапы сучьев. Он не успевал. Ясно, что Тарасу надо не одного такого помощника, чтобы работа шла полным ходом.
Это сразу определил Корнев. Удивительно, почему не видели другие, как расходуется не по назначению великолепная сноровка Тараса, его неутомимая сила?
Сам Корнев давно уже устал. Болели спина и плечи. Конечно, сказывается отсутствие привычки. В работу надо втянуться. Надо вернуть выработанные годами навыки.
— Бойся! — хрипло крикнул он, толкая плечом шероховатый ствол. Сосна упала, примяв вершиной своей огонь Костра. Взметнулись искры в клубах снеговой пыли, огонь стремительно и жарко охватил смолистую зелень хвои, выбросив оранжевые вихри к темнеющему небу.
Спрятав лицо от жары, Леша топором отхватил вершину. Она, пружиня сучьями, медленно повернулась, словно хотела поудобнее улечься на костре.
— Бойся! — Корнев чувствовал, как просыпается противная тупая боль в руке. Фронт напоминал о себе. Ну нет, врешь! Нельзя поддаваться собственной боли, нельзя подчиняться никакой боли, все равно, —
