Неизвестно, как долго бы еще продолжался наш бесполезный спор, если бы в это время на соседней площади не появилась вереница автобусов, а спустя несколько минут перед нашими глазами не предстала сладкая парочка в составе руководительницы круиза и плотно сбитого мужчины, похожего со своими кулаками-гирями на шахтера-молотобойца, в котором каждый из нас безошибочно узнал героя давно отшумевшего сражения, увенчавшегося взятием пограничного форпоста в Лиссабоне.
Руководительница круиза, нервно поправив прическу, обратилась к толпе:
– Дамы и господа! Свободное время, отведенное вам для самостоятельного ознакомления с достопримечательностями Рима, подошло к концу. Прошу вас организованно пройти на площадь и занять места в автобусах. Старших групп попрошу внимательно пересчитать своих людей.
Дамы и господа встретили это сообщение зычным гулом неодобрения. Отовсюду посыпались упреки и негодующие замечания. Кто-то даже позволил себе язвительную реплику: «Куда спешим! Еще успеем насладиться едким дымом Отечества!»
Тогда за дело взялся наш герой. Как и подобает пламенному трибуну, он взобрался на удачно подвернувшуюся возле тротуара скамейку, воздел одну руку к небу, живо напоминая собой то ли жреца, повелевающего толпой, то ли инструктора, отдающего собаке команду «сидеть!», и, после того как шум немного поутих, бросил к нашим ногам словесную россыпь, сплошь состоящую из золотоносной породы:
– Россияне! За время нашего почти двухнедельного круиза на Родине произошли разительные перемены. Увы, к худшему. Еще больше обострился социально-экономический кризис, оголтелые средства массовой информации, пользуясь бесконтрольностью со стороны государства, еще сильнее развернули кампанию по расшатыванию нравственных устоев общества, снизилась рождаемость, увеличилась смертность, что неминуемо грозит вымиранию генофонда нации, усилились происки внешней реакции и внутренней оппозиции, противодействующей общегосударственным интересам России. Так неужели в этот переломный момент, когда решается будущее нашей страны, с которым каждый из вас, надеюсь, связывает ее духовное возрождение, подъем ее былой государственной и военной мощи, ее международного влияния как мировой державы, так неужели, спрашиваю я вас, в этот исторический для судьбы нашей Родины час найдутся среди вас такие отщепенцы, которые, вместо того чтобы на всех парах спешить ей на подмогу, будут дурнем околачиваться в Риме, без толку глазея на чуждую им историю? – В этом месте оратор сделал паузу, обвел нас строгим, придирчивым взглядом и, убедившись в том, что отщепенцев среди нас нет, что за короткие мгновения столь зажигательной речи мы превратились из разрозненного сброда праздношатающихся туристов в сплоченную общими задачами и устремленную всеми своими помыслами в Россию мобильную боевую единицу, добил нас уже окончательно. – А по случаю завтрашнего свидания с Родиной, мы приготовили для вас приятный сюрприз: на судне вас поджидает прощальный капитанский ужин с бесплатными крепкими напитками. Вопросы есть у кого-нибудь?
Единственный вопрос возник у тщедушного вида старичка, чуть раньше предлагавшего в память о видном деятеле итальянского и международного коммунистического движения Пальмиро Тольятти посетить его гробницу в римском Пантеоне. Немного запинаясь от внезапно охватившего его волнения, он робко обратился к трибуну:
– А не затруднит ли вас уточнить, каким именно ассортиментом бесплатных крепких напитков располагает сегодня капитан?
– Шампанское, водка «Московская», вино сухое, коктейль «Nigroni» в составе 40 г джина, 40 г кампари, остальное – тоник, – четко, как по писаному, ответил наш герой.
Ободренные таким уточнением, мы дружно направились к автобусам и, мило улыбаясь друг другу, уже рассаживались по местам, исполненные уверенности в значимости той роли, какая будет отведена каждому из нас по возвращении на Родину.
Как только старшие групп пересчитали своих людей по головам и доложили об этом руководительнице круиза, мы плавно тронулись в обратный путь. В черте города автобусы двигались медленно, напоминая собой неповоротливых Гулливеров в стране лилипутов, чьи малолитражки резко срывались с мест на светофорах, лихо лавировали в нашей колонне, проскакивали у нас под самым носом на перекрестках. Мы шли в плотном потоке автомашин; они вклинивались в колонну, разрывали ее на части, отчего каждый автобус вскоре стал следовать самостоятельно, отдельно от других. Однако на выходе из города, уже на трассе, мы вновь состыковались в единую группу и, будто сцепленными вагонами пассажирского поезда Москва – Рыбинск, потянулись вперед, всё дальше и дальше удаляясь от Рима. Я осоловелым взглядом смотрел на светящуюся линию дорожной разметки, на мелькающие в размытом вечернем сумраке силуэты встречных машин, несущихся к огням оставляемого нами города, и думал: «А не является ли расточаемый мною восторг по поводу удачно завершившегося купания в бодрящей речной купели несколько преждевременным, не перестарался ли я в своем самонадеянном желании донести до вас 11 главу настолько, что лишил вас счастливой возможности насладиться разгадыванием наиболее занимательных кроссвордов уходящего 2000 года?» И приятный моему слуху отрицательный ответ уже не казался столь очевидным.
Часть 2. В самолете
Еще задолго до подлета к Москве я ощутил отчетливую перемену настроения.
В отличие от первой партии наших туристов, непонятно каким образом угодившей на рейс компании «Lufthansa», мы по счастливому стечению обстоятельств возвращались домой родным «Аэрофлотом». Пользуясь этой оказией, я почти сразу почувствовал то действенное влияние, какое оказывала на меня активная психологическая акклиматизация, так необходимая российскому туристу при быстротечной смене часовых поясов с разными общественно-экономическими формациями. Ведь это только на первый взгляд кажется, будто пассажирский транспорт в России – всего лишь средство перевозки. На самом деле его роль гораздо шире, ибо помимо своего прямого назначения он служит целям воспитания в россиянах завидного мужества и неприхотливого отношения к жизни вообще и бытовым неудобствам в частности, являясь прекрасной школой психологической адаптации. Таким образом, самолет служил для меня своеобразным карантинным пунктом, в котором за три часа полета мне надлежало удостовериться в том, что никакая буржуазная зараза ко мне не пристала, и что к моменту прохождения пограничного контроля я, не моргнув глазом, сумею внятно исторгнуть из себя: «Готов к труду и обороне!» По мере приближения к Москве я всё явственнее ощущал, как угнетавшее меня на протяжении последних нескольких дней состояние мрачной опустошенности заметно ослабевает и на смену ему приходит такая способность мыслить и чувствовать, какая уже не нуждается в моем непосредственном участии. И, конечно, в том не было моей заслуги. Это происходило автоматически, помимо моей воли, просто в какой-то момент открылись внутренние резервы, сам по себе включился автопилот, тот самый, что доводит до заветного половичка у родного порога вдрызг пьяного гражданина, который на свой страх и риск вознамерился еще на стадии легкого подпития во что бы то ни стало ночевать сегодня дома. Я чувствовал, как мое сознание, вбирая в себя близких и родных мне людей, мой крошечный мирок, медленно, но верно отключается и, словно вызревающий на огородной грядке кочан капусты, покрывается плотной оболочкой листвы, заслоняясь от окружающего его огромного внешнего мира. Эта лиственная чешуя, многократно обволакивая мой разум, создавала надежный чехол, сквозь который если и пробивались посторонние звуки, то совсем приглушенные, отчего внутри делалось тихо и покойно, как на той же огородной грядке в глухой деревне Тверской области, где вечную тишину способны нарушить разве что доносящийся с реки шум лодочного мотора, протяжное мычание возвращающихся с пастбища коров и адресованные моему корешу Толяну отборные матерные ругательства Нади, которыми она с механическим упорством заведенного будильника понукает Толяна подняться и идти доить скотину.
И покуда Толян еще не поднялся, даже не разомкнул утомленные веки, а лишь едва слышно, дабы не осквернить своим страстным эмоциональным надрывом божественную тишину, вдруг воцарившуюся с момента окончания Надиного завода, прошелестел пересохшими губами: «Гори она огнем, эта дойка!» – я постараюсь завершить описание своего путешествия по Средиземноморью. Но для этого мне придется разбудить всё же Толяна, ибо самому себе я страшусь задавать те каверзные вопросы, на которые только он способен осмелиться. А чтобы Толян не затаил на меня обиду как на виновника своего пробуждения, я это сделаю понарошку, в своем писательском воображении, и, понятно, лишь тогда, когда уйдет Надя. Не хватало мне только, чтобы они еще и в книжке схлестнулись!
– Толян! – кричу я ему в ухо. – Вставай, задрыга, вот он я, весь перед тобой, режь меня по-живому, бей меня наповал, задавай свои каверзные вопросы!
