смятении начал хлопать себя по карманам в поисках сигарет. Однако предупредительная надпись на табло – «Не курить!» – как бы говорила от имени экипажа: «Давай-давай, выкручивайся. С табачком каждый может, а ты попробуй без спасительного наркотического зелья». – Ну ладно, – подумал я, – вам же хуже.
– А при том, что русский человек – натура противоречивая и непоследовательная. Даже если он и Пастернак, – «...Как ты хороша! – этот вихрь духоты...» И это надо принимать как данность. Мы, например, можем с товарищеской прямотой высказаться в том смысле, что, мол, готовы и дальше оказывать всемерную поддержку международным организациям в их естественном стремлении выделить нам гуманитарную помощь и предоставить кредиты МВФ для дальнейшего совершенствования наших демократических реформ. Но вместе с тем, с той же товарищеской принципиальностью мы вправе выразить гневное осуждение американцам и их приспешнице НАТО по поводу этой дурацкой затеи с «Бурей в пустыне» и варварскими бомбардировками свободолюбивых народов Ирака и Югославии. И вообще, нам, гуманистам, претит любое проявление насилия, особенно если мы не являемся его полноправными участниками, и уж тем более когда это насилие исходит от пресловутой западной демократии. Мы сами с усами демократы. Тяга к анархической вольнице и «гуляй-полю» заложена у нас в крови и существовала задолго до возникновения современных демократических систем. Другими словами, демократия – в ее примитивно-вульгарной форме, в виде зачатков – свойственна нам с рождения, как и вообще всем лицам, в жилах которых течет хоть немного татаро-монгольской крови. Каждый из нас, еще не успев родиться, заранее знает, что по крови он уже демократ. Другое дело, что в силу разных привходящих обстоятельств эти нежные ростки демократии в нас не произрастают, загибаясь на корню. Однако это уже тема для другого пытливого исследователя или, во всяком случае, для другого моего путешествия, ну хотя бы в ту же деревню Тверской области на предмет ежегодной заготовки боровиков и морошки. Впрочем, если на то будет воля португальских наземных служб, я постараюсь изложить некоторые соображения на сей счет еще до посадки. Итак, что нам какие-то Робин Гуд и Вильгельм Телль с их рафинированными мечтами о благе народа, во имя которого они вместе со своим войском выходили по утренней зорьке дежурить на большую дорогу? То ли дело Степан Разин и Емельян Пугачев! Возглавляемые ими протестные бунты казацкой голытьбы имели ярко выраженный, хотя и неосознанный демократический подтекст. Ну были мелкие шалости с добыванием «богатых зипунов», так это нисколько не умаляет значения их общегуманистического движения в поддержку демократических идеалов. Или вот ранее вспомнившийся мне казус со вступлением на престол Николая I. Странно, однако: почему-то в России мятежи демократической направленности отделяют друг от друга целые эпохи. Разин – Пугачев: 100 лет. Если не считать отстаивание ниспосланных нам «сверху» кое-каких демократических завоеваний в 1991 году в связи с «антимятежом» ГКЧП, то последний реформаторски-освободительный бунт приходится как раз на декабрьскую бузу дворянской общественности на Сенатской площади. А это, между прочим, было 175 лет тому назад. Строго говоря, то есть с научно-исторической точки зрения, подобные события и в других странах происходят не каждый день. Так, в США первый и последний раз озаботились демократическими преобразованиями почти полтора века назад, да и то в основе этих преобразований лежала скорее экономическая целесообразность, чем демократические побуждения. Но претворив в жизнь свою заветную мечту, американцы лишили себя идеала, к которому следовало бы стремиться, потеряли цель, которая еще долгое время могла бы служить им стимулом к духовному совершенствованию. Нет, мы так просто идеалами не разбрасываемся. Нам без идеалов никак нельзя, нам без них скучно, нас без них тоска одолевает, что доказывает всю серьезность наших намерений в достижении поставленных целей. Впрочем, демократия для нас – вовсе не цель, а нравственное испытание, долгий путь, предначертанный нам судьбой для того, чтобы познать пределы собственных возможностей. И неважно, с какой скоростью мы движемся по этому пути к отречению от скотской униженности, к обретению чувства собственного достоинства; нам достаточно одних только кулуарных разговоров на эту тему, чтобы ощутить такой же душевный подъем, какой способен вызвать в нас нескончаемый праздник в Париже, и если «Париж стоит мессы», то праздник в Париже – еще дороже, и уж, конечно, он не идет ни в какое сравнение с прагматичным, разовым, я бы даже сказал, будничным торжеством, каковым предстает в наших глазах акт общественного переустройства на Западе. Иначе говоря, дело не в числе попыток демократического преобразования общественного строя, то есть дело не в количественной стороне, а в качественном содержании. А вот оно-то – качественное содержание – нас интересует меньше всего, потому что для нас важен не результат, а сам процесс. Ради количественных показателей мы пренебрегали качеством всегда и во всем. Ну что ж тут поделаешь, ведь не со зла же... Просто такова наша природа. В этом состоит наша национальная особенность. И не следует нас за это строго осуждать. Вот мы же не осуждаем, к примеру, испанцев, даже не показываем на них пальцем на улице, когда порой так и подмывает не ко времени дернуть за рукав едва пригубившего бутылку портвейна приятеля и завопить ему прямо в ухо: «Во, смотри-смотри, испанец пошел!.. Ну дела-a, скажу я тебе!..» – уловив в случайном прохожем южный пряный аромат жгучего испанского темперамента, что искрометно проявляется в невинной национальной забаве – завалить бычка-двухлетку или, на худой конец, пырнуть острым ножиком удачно подвернувшуюся под руку невоздержанную любовницу. Как можно? Мы же культурные люди! Мы же всё понимаем! У каждого народа есть свои маленькие слабости, свои национальные особенности. Вот и у нас имеются свои, доморощенные, особенности. Если уж на то пошло, то демократия как свершившийся факт – нам и даром не нужна! Пусть ею наслаждается какое-нибудь Королевство Нидерландов. Нам же куда милее демократия как объект культа, обожествляемая абстракция, абсолютная идея, которые делают источник нашего духовно-нравственного совершенствования и творческого вдохновения – поистине неиссякаемым!
В этом месте стройный ход моих размышлений о судьбах демократии в России неожиданно прервал голос стюардессы: «Наш самолет совершил посадку в столице Португалии – Лиссабоне. Температура воздуха за бортом – плюс 25 градусов...» Показания градусника вселили в меня дополнительный приток праздничного настроения и гражданского самосознания.
Итак, с гордо поднятой головой, как представитель цивилизованного Европейского сообщества, благо сопровождавшие нас с Мирычем две неподъемные багажные сумки следовали отдельно, я вместе с соотечественниками прошествовал в пограничную зону для прохождения паспортного контроля.
Часть 2. На суше
Пересечение сухопутной португальской границы, однако, всё расставило по своим местам.
Нас было человек двести, а может, и больше, и все мы шумно толпились возле барьера, сооруженного в конце просторного зала, казалось, только для того, чтобы до колик рассмешить нашу представительную делегацию, не понаслышке знающую о том, как на самом деле должна выглядеть государственная граница. Точнее даже сказать – не рассмешить, а бессовестно посмеяться над нашим уважительным, полным почтительного понимания отношением к незыблемым государственным святыням, каковыми были и остаются для нас герб, пограничный столб, холодный, испепеляющий взгляд таможенника, в котором далеко не праздным интересом застыл извечный вопрос: «Слышь, Абдулла! Не много ли товару берешь с собой? И, поди, всё без пошлины!» – а также зеленая фуражка пограничника, готового при малейшей нашей заминке с ответом на прямо поставленный вопрос: «С какой целью вы покидаете (возвращаетесь на) территорию России?» – захлопнуть перед нами турникет и поднять на ноги отдыхающих после тяжелого дозора бойцов громогласной командой: «Застава! В ружье!»
Ну разве это серьезно? Нет, друзья мои португальцы, это несерьезно! С вашей стороны – это просто свинство! При всех наших недостатках мы не заслуживали такого наплевательского отношения: с нами обращались с подчеркнутым пренебрежением. За барьером, с полным безразличием к происходившему по ту сторону границы, в непринужденных позах располагались местные чиновники, о чем-то живо беседуя под тихие звуки лившейся с потолка лирической музыки. Похоже, они даже и не думали заступать в нелегкий ночной дозор.
Эта усыпляющая бдительность атмосфера, пропитанная пьянящей свободой и чудовищным к нам невниманием, действовала столь расслабляющим образом, что по эту сторону границы люди всё больше и больше утрачивали контроль над своим поведением. Шутливо выспрашивая друг у друга: «Кто последний?» – и получая в ответ: «За мной просили не занимать, штемпельная краска на исходе», – народ неторопливо выстраивался в очередь. Так в томительном, но безмятежном ожидании прошло минут двадцать.
Руководительница круиза, ближе всех находившаяся к барьеру, в растрепанных чувствах риторически вопрошала рядом стоявшего мужчину:
