кофе с молоком.
— И тебя. Спасибо.
46
Лежу и сплю, как уродка, а уже день давно, а у меня вагон дел… Солнышко царапает веки, скребется, просит впустить. Открываю глаз, второй, рот, зову:
— Долька! Ты дома?
— Дома!
— А где дома?
— На кухне дома!
— Что меня не будишь?
— Спи давай, хоть здесь отдохнешь! В вашем Малом Сургуче на тебе, видно, рельсы возят, худая стала и черная. Как бегемот после сафари!
— Не ври! Я ужасно красивая!
Съезжаю с кровати, плетусь на кухню. На паркете сидит Долька, азартно, прядь за прядью, отрезает роскошные кудри большими портновскими ножницами. Рыжая куча на полу подрастает, шевелится недовольно от резких долькиных движений.
— Они что, покусали тебя ночью?
— Выпадают. Лезу, как облученная кошка. Чиститься надоело, — объясняет она. — Я парик купила, такой же рыжий. Показать?
Долли встает. Обрезки волос ссыпаются с плеч. Через южное окно в спину ей светит апрельское солнце. Сейчас она еще больше похожа на одуванчик. Только на облетевший, и с ушками.
47
48
— Ленка, такое дело, — звонит Катюха из Москвы, мнется, — Долли сорвалась.
— В больнице? — куда-то проваливаюсь.
— Да нет, как раньше: сидит дома, пьет. Работа стоит, концерты горят. Не знаю, что делать. Ты бы приехала, а? Илья бесится, ребята на нервах.
— Не темни, Катюха! С чего бы ей срываться? Я ж неделю как от нее, Долли как Долли, ненормальная, конечно, но это входит в образ. Что случилось?
— Да это все после того ток-шоу пошло, помнишь? Про R-вирус.
— Помню-помню! У меня к твоему Илюшеньке счетец неоплаченный имеется по этому поводу.
— В общем, у нее неприятности начались. Подонки разные цепляются, соседи шарахались. Какие-то идиоты митинг во дворе устроили за чистоту расы. Она не рассказывала?
— Мы с ней на такие темы не разговариваем.
— Да-а?! А на какие разговариваете? Про погоду? — Катюха вдруг завелась. — Что ты вообще про нее знаешь? Сидишь в своем Малом Сургуче, а Долли здесь одна бьется. Явишься — гостья великая, Елизавета Английская! Долли счастлива, пару дней летает: все может, все получается! Тебя нет — она тусклая, больная. Сколько раз с концертов на скорой увозили? Врач постоянно за сценой дежурит. Я стараюсь помочь, да она тебя в солнышки выбрала, от меня ей не греется! Лучше б ты совсем не ездила, чем так!..
Плачет в трубку.
— Кэт, послушай! Не реви. Я не оправдываюсь. Наверное, виновата. То есть, конечно, виновата. Со всех сторон: и перед Долькой, и перед семьей. Ладно, это мои проблемы, ты права. Спасибо тебе. Ты молодец. Я приеду. А теперь вытри быстренько сопли и объясни, что конкретно случилось. Знаешь, какой счет вам пришлет телефонная компания? Давай, я слушаю.
— Нечего особенно объяснять. Мы в клубе выступали, жарко было. Устали, нервничали. У Долли от напряжения рвота началась, прямо на сцене. И еще кровь носом пошла. Публика завизжала, в штаны наложила. Стали вопить, что Долли всех заразит, что ее изолировать надо. Побежали из клуба, как тараканы. Ей получше стало, домой поехала, в больницу не захотела. Так дома и сидит с тех пор, четыре дня. Трубку не берет. Я к ней сходила, хотела поговорить. Она открыла, пьяная, в руке бритвочка.
Говорит, уйди лучше, а то полосну по пальцам и в глаза брызну.
— Ты и ушла?
— Не ушла бы, да она полоснула. Горсть крови набрала и стоит, улыбается: «Хочешь со мной?» Я заревела, на площадку выскочила, вниз побежала. А она кричит из дверей: «Счас догоню!» и хохочет.
Я представила, как разряженная Катюха на огромных каблучищах скатывается по крутой лестнице, а моя Долька свистит сверху и улюлюкает: «Ату ее!», и чуть не фыркнула в трубку, но сдержалась.
Жутко это было, а не смешно.
— Когда это случилось?
— Во вторник. Может, она уже умерла там? — Катюха снова завсхлипывала.
— Погоди ты! У нас договор — когда умирать будет, я ее за руки подержу, чтоб ей не так страшно было. Долька договоры соблюдает, раз меня нет — не умрет, дождется.
— Может, тебе лучше тогда совсем не приезжать? — съязвила Кэт.
— А вот это фиг. Я все равно завтра в Москву собиралась, отпуск на работе оформила.
